Питер Гринвей - Человек, который похитил королеву и распустил парламент

Зал от удивления зашумел. Итак, по крайней мере один судья был с Вайаттом. Правосудие необходимо отправлять, но по-иному, совсем по-иному. Взгляды присутствующих устремились на Симпсона. Всех интересовала его реакция.

Симпсон побледнел, еще не понимая полностью смысла приговора. Потом схватился за перила, и к нему сразу же рванулись стражники. Трудно было предсказать, что произойдет после зачтения приговора. Многие выслушали речь судьи совершенно спокойно.

Убийца открыл рот, хотел сказать что-то, но запнулся, а потом, повернувшись лицом к залу, закричал:

— Публичный показ! Он с ума сошел! Он не имеет права так поступать со мной. Я человек, а не зверь. Я требую справедливости! — Стражники с трудом удерживали Симпсона. Казалось, рассудок покинул его. — Я буду жаловаться, черти… Я не зверь, я человек… Они не имеют права…

Долгое время спустя после того, как Симпсона увели из зала, дикие крики его доносились из подвала. Зал затих, сознавая, что крики эти — всего-навсего протест. Приговор уже вступил в силу. Человек может примириться с потерей свободы и даже жизни. Но обесчестить его, нанести удар по самолюбию — это страшная казнь, хотя и бескровная.

Френч, по прозвищу Цыган, молчалив и осторожен. Бейнард весь кипит энергией. Моррисон вспыхивает, как солома. Доусон — профессор, забытый всеми экономист, седовласый старик. Синклер — худощавый, похожий на ученого старый сотрудник министерства иностранных дел. Лоример — адвокат, ярый республиканец. Таков состав совета шести.

Они встретились, когда Симпсон еще бушевал в подвале суда, требуя справедливости, а оставшиеся без работы политиканы, лоббисты и прочий люд обсуждали итоги процесса.

Члены совета слушали сообщение Вайатта об обстановке — серьезной оппозиции нет. Комиссары полиции в графствах поддерживают позицию комиссара полиции страны. Ну а этот комиссар? Вайатт широко улыбнулся и сказал:

— Я удвоил ему оклад, пообещал всем служащим полиции повысить оклады и привлекать гражданское население в помощь полиции.

— Но можем ли мы надеяться на них? — спросил Доусон.

— Они поймут, что ничего не теряют и даже уже кое-что получили. Они могут смело идти за нами, невзирая ни на что. Почему? Да потому, что, если мы потерпим поражение, новая власть не осмелится наказывать их — это плохо сказалось бы на моральном духе полицейских.

— Но будут ли они сотрудничать с нами? — усомнился Синклер.

— Они займут выжидательную позицию, а это уже форма сотрудничества. Они будут следить за каждым нашим шагом — хотя бы для того, чтобы доказать, что и они в какой-то мере участвуют в оппозиции.

Вайатт отметал вопросы один за другим, а потом снова начал свой монолог. Он старательно изложил мотивы, в соответствии с которыми можно было надеяться на признание новой власти Объединенными нациями, поделился своим мнением о возможной реакции официальных лиц стран Содружества на предстоящей конференции в Оттаве. Перейдя к внутренним делам, изложил план оказания помощи низкооплачиваемым слоям и сказал, что новые договора с рабочими должны быть заключены сейчас же, без проволочек.

Под силу ли это стране? Под силу ли? Конечно, если учесть, что база в Сингапуре обходится в сто миллионов в год. На этом белом слоне хватит мяса, чтобы накормить престарелых. Какое нам дело до того, что происходит восточнее Суэца?

Даже Вайатту пришлось сделать паузу, чтобы перевести дух. А Синклер снова говорил о своих сомнениях относительно дела Симпсона.

— Лучше мы и не могли начать, — заверил друга Вайатт. — Внешний эффект не важен, если мы добиваемся цели, а нам ведь нужен прецедент. Решение по делу Симпсона — это реализация наших планов. Это смелое, решительное и эффективное действие.

Разговор продолжался… Однако собравшиеся в коридорах люди стали терять терпение и расходиться по домам.

Последние дни недели работа шла особенно напряженно. Вайатт и его соратники трудились не покладая рук, проводили совещания с руководителями различных министерств, обсуждали проекты декретов, спорили о необходимости новых направлений в экономической политике, создавали новые органы управления, налаживали работу прежних учреждений во имя реализации идей Вайатта. Совет шести трудился почти круглосуточно. Его энергия заставляла удивляться старых бюрократов. Сам Вайатт работал, как позднее сказал один из постоянных секретарей министерства, «подобно человеку, в котором сидят семь дьяволов». Еще большее удивление среди чиновников вызвал рост их собственной работоспособности.

Перед лицом новых для них замыслов, смелых идей, иногда даже опасных, они находили в себе силы идти в ногу с общим бурным темпом деятельности. Впрочем, кризисная обстановка всегда требует максимума от людей, которые привыкли к тому, что их считают винтиками в устаревшей машине, приводимой в движение сомнительного качества генератором, получающим питание от изношенных батарей.

А события все не теряли темпа. Новые источники силы вызывали к жизни революционные движения быстрее, чем доверенные посыльные Вайатта успевали доставить совершенно секретные послания представителям некоторых африканских стран.

Судья сошел с ума. Другого объяснения Симпсон не находил. Иначе почему его вернули в тюрьму? Не готова клетка? Какая клетка? Он обязательно подаст апелляцию. Что значит нельзя подавать апелляцию? Все спятили. Нужно обратиться к премьер-министру. Пусть этот дьявол защитник требует пересмотра дела. Нельзя же так обращаться с человеком только за то, что он убил паршивого полицейского.

И даже когда за ним пришли, Симпсон отказывался поверить в случившееся. Он требовал своего права быть просто заключенным в тюрьму, надеяться на кассацию приговора за прилежное поведение и на другие привилегии, полагающиеся таким общественно опасным людям, как он.

Симпсона посадили в машину и увезли. Тюремные служители, чуткие к вспышкам эмоций, ощутили атмосферу напряженности, охватившую тюрьму. «Словно в ночь перед казнью», — говорили бывалые служители.

Симпсон, потирая пораненную руку и облизывая языком распухшую губу, глухо спросил сопровождавших его стражников в форменной одежде:

— Куда вы меня везете?

— Куда надо, — последовал короткий ответ.

— Я всегда считал, что таких, как ты, нужно держать взаперти, — добавил второй стражник. — Правда, мне и в голову не приходила мысль о клетке.

Симпсон часто заморгал. По лбу пробежала глубокая морщина. Он все еще не мог поверить в происходящее, хотя старался понять, почему с ним так поступают вопреки закону. Чувства протеста все же оставили его задолго до того, как тюремная машина миновала ворота Регентского парка.