Питер Джеймс - Атомный ангел

В меня целились три «Люгера»: один – в правый висок, другой – по диагонали, тоже вправо, третий – по диагонали влево. А моя «Беретта» лежала у Шледера в кармане. Прямо скажем, бывали деньки и получше. Надо срочно что-то придумать – так, как назло, в голову не приходило ни одной самой завалящей идеи! Разве только продолжать говорить. Пока я говорю, я жив; пока жив, у меня остается шанс.

– Ходят слухи, – сказал я, – что некто намерен причинить значительный ущерб множеству атомных электростанций. Я пытаюсь это предотвратить. Ответил я на ваш вопрос?

– Процентов на пять.

– Так что там с топливом под литерой В?

– Я думал, вы уже знаете, мистер Флинн.

– Предполагаю, в нем содержатся ядерные заряды.

– Меня не интересуют ваши предположения, мистер Флинн, – сощурившись, проговорил Шледер.

– Но я прав?

– Неважно.

– Какая вам разница? Я все равно уже покойник. Не понимаю, почему бы нам не поговорить начистоту?

– Разумеется, не понимаете. Поэтому я жив и богат, а вы бедны и очень скоро умрете.

Он самодовольно улыбнулся, довольный тем, как вывернул мои слова. Затем кивнул Щетинистому. Тот потянулся вперед и достал с багажной полки небольшой кожаный чемоданчик, тоже настоящий «Гуччи», открыл его и извлек шприц и пузырек. Глядя на меня, словно посетитель захудалого ресторана, которому вместо заказанного сочного стейка принесли жесткую, как подошва, баранью отбивную, он вонзил шприц в пробку пузырька, нажал на поршень, а затем медленно потянул его вверх, набрав полный шприц бледно-золотистой жидкости.

Шледер с нескрываемым удовлетворением улыбался.

– Судя по следам уколов на руке Огомо, вы, мистер Флинн, хорошо знакомы с этим веществом и его действием.

Я не ответил – думал. Интеллектуал справа держит пистолет над моим плечом. Смотрит на шприц. Горилла у дверей тоже смотрит на шприц, а не на меня. Шледер не вооружен; а у доктора Айболита, он же Щетинистый, заняты руки.

Я резко поднял правую руку, врезавшись костяшками пальцев в локоть Интеллектуала, и его «Люгер» полетел через купе. Интеллектуал взвыл и скорчился на сиденье, а я, получив опору, со всей силы толкнул его правой рукой вперед, на Щетинистого. Затем, пригнувшись, бросился на Гориллу в углу, левой рукой схватил за запястье, а правой вцепился ему в ширинку, добираясь до яиц. На одну, всего одну счастливую секунду «Люгер» оказался у меня. Затем на мою голову обрушилась, по-моему, кувалда, и в глазах потемнело.

Придя в себя, я обнаружил, что не могу пошевелиться. Я лежал на сиденье, руки и ноги у меня туго, до боли, связаны, рукав на левой руке закатан. Я открыл глаза и увидел перед собой лицо Шледера. Он шевельнул губами; что-то укололо меня в сгиб левого локтя – и почти в тот же миг мне стало очень, очень хорошо.

Это наркотик, сказал я себе. Борись с ним. Вовсе тебе не хорошо, это иллюзия. И я начал бороться. Бороться тоже было на удивление приятно. И Шледер смотрел на меня ласково, как лучший друг.

Сопротивляйся. Борись.

Но зачем? Он такой хороший человек. Все они хорошие люди, они очень добры ко мне. Хотят помочь. Расслабься, ответь на их вопросы. Станет еще лучше. Из самого центра моего существа волнами разливался свет, удивительное, ни с чем не сравнимое ощущение счастья и любви.

– Как тебя зовут?

– Макс Флинн. Полностью Максимилиан. Сокращенно Макс.

– Макс, сколько тебе лет?

– Тридцать два.

– На кого ты работаешь?

Сопротивляйся. Надо сопротивляться. Это наркотик. Борись.

Они превосходные люди! Так добры ко мне! Зачем бороться?..

Нет, не верь им, это ловушка…

– Работаю. я работаю. на Питера Пэна.

– Правда, Макс?

– Не-а. Неправда. Я соврал.

– Мы так и подумали.

– Я не хотел врать. На самом деле я.

Борись! Сопротивляйся! Не говори, на кого работаешь! Выдумай что-нибудь!

Не могу.

А придется. Давай. Сочини какую-нибудь правдоподобную историю…

– Я журналист.

– Неужели, Макс?

Вдруг лицо Шледера надо мной дернулось вверх-вниз. Я закрыл глаза и снова открыл. Шледер сидел с высунутым языком. Я тоже высунул язык, но он не засмеялся в ответ. Послышался голос – кажется, женский или детский. Шледер покачнулся, начал падать на меня, затем повалился куда-то вбок и исчез из поля зрения. Происходило что-то странное. Эйфория быстро улетучивалась; я возвращался в реальность – и не могу сказать, что с радостью, слишком уж неприглядной стороной она ко мне повернулась. Наконец остатки дурмана рассеялись, и я обнаружил, что лежу в купе в компании четырех мертвецов и живой рыжеволосой красавицы с автоматическим «Смит-и-Вессоном» в руке.

Она стояла, словно приросла к месту, белая, как полотно, и пистолет у нее в руке дрожал крупной дрожью.

– Спасибо, – сказал я.

Она потрясла головой, едва ли не плача.

– Я никогда еще не убивала.

– Что ж, вышло вполне профессионально. Подумай, может, тебе стоит этим зарабатывать?

Она перевела взгляд на меня, и ужас на ее лице медленно сменился улыбкой.

Чуть больше двух лет назад мы расстались в аэропорту Кеннеди в полной уверенности, что встретиться нам не суждено. Ей было за что на меня злиться – по моей вине ее драгоценный «Дженсен» оказался разбит и изрешечен пулями. Но судя по ее последним действиям, она меня простила.

– Потрясающе выглядишь, Масленок.

– А ты похож на мокрую курицу, – улыбнулась она. – Чем ты вообще здесь занимаешься? Невнимательно читал инструкцию?

– О чем ты?

– Все перепутал: это ты должен был их связать и допросить, а не наоборот!

– Точно! Вот ведь боялся, что упущу что-то важное.

Она развязала мне руки и принялась возиться со шнуром, стягивающим ноги. Звали ее Мэри-Эллен Иоффе, а Масленком прозвал я – за привычку использовать в любовных играх детское увлажняющее масло. Наконец я сел, растирая затекшие ноги, и попросил Масленка вернуться к себе в купе и заказать выпивку, пока я здесь приберусь.

Я отодвинул ковер и открыл люк потайного отделения, где покоился Спэрроу. Тайник явно не был рассчитан на пятерых; с другой стороны, ни один из них не возражал. Бумажными полотенцами я вытер с пола и сидений пятна крови, выбросил грязные полотенца в окно. А потом отправился в купе к Масленку.

Она уже заказала два двойных скотча, оба выпила сама, и на ее лицо начал возвращаться румянец. Проводник принес еще два двойных, и я поднял бокал.

– За атомную бомбу в человеческом облике! – провозгласил я.

Она покачала головой:

– За ангела. За твоего ангела-хранителя!

За темным окном белела бесконечная снежная равнина; вагон покачивался и грохотал на стыках. Ледяной сквозняк проникал в купе сквозь дюжину щелей, и обогреватель проигрывал неравную битву с холодом. Весь я покрылся мурашками: и плечи, и голые руки, и грудь – кроме того места, на котором покоилась голова Масленка.