Йорн Хорст - Гончие псы

– Это не обеспечивает ему алиби, – заявил Хабер и ткнул пальцем в фотографию свидетеля, которого не услышали. – Он видел белый «Опель» около восьми вечера. Сесилия к тому времени уже шесть часов как пропала.

Вистинг изучал мужчину на фотографии. Пара голубых как лед глаз на грубо вырезанном, побитом ветрами лице. Волосы были кудрявыми и взъерошенными.

– И все-таки, – возразил он, – каким человеком надо быть, чтобы похитить девушку, запереть ее и отправиться на рыбалку?

– Таким, как Рудольф Хаглунн, – ответил Хабер.

Закипел чайник. Вистинг снял его с плиты.

– В любом случае смысл не в этом, – сказал Вистинг и насыпал по ложке растворимого кофе в каждую чашку. – Его так и не допросили. Информацию не проверили.

Старый криминалист молча читал дальше. Вистинг наполнил чашки кипятком и помешал.

– Он не говорит, что беседовал с тобой, – продолжил Хабер и взял чашку, которую протянул ему Вистинг. – Здесь процитирована его фраза, что он просил связать его с главным.

– Я был главным, – напомнил Вистинг.

Хабер смерил его взглядом.

– И что, ты говорил с ним?

Вистинг отрицательно потряс головой:

– Я бы запомнил.

– Не только бы запомнил, ты привел бы его в участок и допросил. – Хабер поставил чашку прямо на газету, так и не сделав ни одного глотка. – Все звонки переводились в кабинет Франка Рубекка, – продолжил он. – Единственное, чем он мог заниматься.

Вистинг кивнул. Франк Рубекк совершенно выпал из расследования, но принимал заявления свидетелей. Все звонки, которые шли в приемную, переводились в его кабинет. Даже когда звонивший хотел поговорить с ответственным лицом, сначала его соединяли с центром приема звонков, который просеивал все обращения к возглавляющему расследование полицейскому.

– Он даже с этим не справился, – простонал Хабер и выругался. – Рубекк всегда был странным, – добавил он, отпив кофе.

– Он был способным полицейским, – возразил Вистинг.

– Пока у него в голове не перещелкнуло, – пошел на уступку Хабер. – Но странным он был всегда.

Вистинг задумался над этими словами и пришел к выводу, что знал Франка Рубекка как волевого и упрямого следователя. Как решительного тактика, всегда имевшего в голове четкий план действий. Пока все не рухнуло. Однако, возможно, в нем было что-то еще. Что-то неопределяемое, лежащее за пределами объединяющей их с Вистингом профессии.

– Помню, мне казалось, что он гей, – сказал Хабер. – У него никогда не было подружки, и в общественных мероприятиях он никогда не участвовал. Не пил пиво даже по пятницам и в город с нами не выбирался.

Вистинг опять взглянул на фотографию в газете и заметил, что смотрит на Франка новыми глазами. Он скользнул взглядом по другим полицейским, а затем вернулся обратно к Франку Рубекку. Он решил поговорить с ним.

Гипсовый слепок был идеальным. Финн Хабер впервые за день улыбнулся, не скрывая, что доволен тем, что не забыл старое искусство. Он почистил щеткой слепок. Это была точная копия подошвы сапога, прошедшего по тропинке.

– Выглядит новым, – заключил Хабер. – Никаких потертостей. Чистая и целая подошва. По этому следу будет тяжело определить конкретный сапог.

Вистинг вздохнул. Он по-прежнему не знал, что делать со слепком, но надеялся понять, кто стоит за взломом.

– В здешней земле много соли, – произнес Хабер и повернулся к морю. – Если ты найдешь человека, который здесь побывал, тебе нужно будет взять пробу почвы с сапог. Сравнительный анализ будет хорошим доказательством.

Вистинг обернул слепок тканевой салфеткой и положил в багажник. Хабер взял баллончик с лаком для волос и пакетик с остатками гипса, сел в машину. Половину обратной дороги на лоцманскую станцию в Невлунгхавне они ехали молча.

– Он в твоем списке? – вдруг спросил Хабер.

– Кто?

– Франк Рубекк.

– Он в списке тех, с кем я хочу поговорить, да.

Они не проронили больше ни слова, пока Вистинг не остановил машину перед гаражом.

– Спасибо за помощь, – сказал он.

Хабер открыл дверцу машины, но не вышел.

– У меня для тебя кое-что есть.

– Что же?

– То, что может показаться тебе интересным. Пойдем со мной, внутрь.

Вистинг последовал за ним в главный дом. Хабер поставил свои сапоги на крышку подвального люка, как в прошлый раз. Вистинг не стал разуваться.

Они прошли по коридору в рабочий кабинет Хабера, где тот хранил гипс.

– Вон там, – сказал Хабер и показал на высокий шкаф в глубине комнаты.

Вистинг сделал несколько шагов вперед. Позади него Хабер раскладывал по местам все, что ему потребовалось для того, чтобы сделать слепок.

– Я не знаю, будет ли тебе это полезно, – сказал он и прошел мимо Вистинга к шкафу. – Но я заметил у тебя дома копии всех документов по делу Сесилии.

Криминалист открыл шкаф. Его содержимое не отличалось от того, что можно было видеть на полках вокруг и вообще в комнате. Папки на кольцах, книги и газетные подшивки. На двух верхних полках стояло несколько низких и широких картонных коробок. Хабер снял ту, которая стояла посередине самой верхней полки, и перенес ее на письменный стол.

– Мне это в любом случае не понадобится, – сказал он.

– Что это такое?

– Лишние фотографии из дела Сесилии.

Он открыл коробку, и Вистинг заглянул внутрь. Примерно три сотни фотографий, стоящие на ребре в три ряда. На разделителях написано, где и когда были сделаны фотографии.

– Их следовало уничтожить, когда я закончил работать в полиции, – сказал Хабер и стукнул ладонью о шкаф. – Но я не смог этого сделать. Тут, в этих коробках, вроде вся моя жизнь. Задокументировано все, в чем я принимал участие. Я думал написать книгу и проиллюстрировать ее фотографиями, но из этого ничего не вышло.

Вистинг пробежался пальцем по ряду фотографий и вытянул наугад несколько снимков из раздела, озаглавленного «Клинические исследования 30/07». На этих фотографиях был Рудольф Хаглунн, они были сделаны в больнице, в комнате для освидетельствования, чтобы задокументировать повреждения, которые Сесилия Линде могла нанести преступнику. Царапины, укусы и прочее. Обследование не дало результатов. Может, поэтому Вистинг не видел раньше этих фотографий, а только читал заключение врача.

Рудольф Хаглунн стоял обнаженный по пояс. Он был бледным, но казался мускулистым и жилистым. На лице застыло то же безразличное выражение, которое Вистинг запомнил по допросам.

На остальных фотографиях были крупным планом руки, ладони и другие части тела.

– Что это? – спросил Вистинг, указав на фотографию старого шрама, видневшегося на внутренней части бедра Хаглунна.

– Шрам от операции, – объяснил Хабер. – У него осталось три таких после того, как он удалил родинки. У него был рак кожи.