Юрий Семенов - Конец черной тропы

И она исправила: «С утра до поздней ночи мотается по делам безпеки и сегодня в 16 ч. 40 мин. выехал с тремя своими сотрудниками в неизвестном направлении на зеленой легковушке под номером ЛН 08-71».

Артистка подумала, что бы еще написать, и добавила: «На этой машине он дважды замечен в городе. В одиночку его не видели. Внешнее впечатление от него: быстрый, взгляд тяжелый, такой не может без жестокости. Подчиненные перед ним трясутся, трое в машине ждали его, не шелохнувшись, один закурил, на него цыкнули, тот бросил папиросу. Но и за это ему досталось от Стройного. Видно, держит в напряжении своих работников, от него никому покоя не будет. Он допрашивал жен арестованных».

Поджав губы, Артистка решительно зачеркнула незаконченную подробность насчет жен арестованных, решив, что эта ее выдумка ни к чему, проверить могут. Перечитав все написанное, не поленилась переписать донесение. А когда закончила, ей показалось, что совершила что-то небывалое. И сознание своей значимости вновь вернулось к ней.

Когда пришла в дом Яшки Бибы, властно сказала встретившей ее Явдохе:

— Позови Зубра, и живо!

Тот к удивлению Артистки сам вышел на голос.

— Рада, что могу тебя еще раз повидать.

— Я больше, чем рад. Еще бы немного, и не застала.

— Тогда давай живо о деле. Вот это передай. Хмурому, что он поручил мне,— сделала она ударение на «мне»,— выполнила молнией, а с этими двумя «грипсами» можешь ознакомиться.

Зубр не выдержал:

— Я знаю, что мне следует читать, а что нет. Прочту о деле без рекомендаций.

— Я рекомендую, значит, стоит познакомиться, советую,— смягчила она,— а то поленишься или не догадаешься, пользу свою упустишь.— И стала рассказывать о предательстве Дорошенко, о том, что связной Угара Скворец в больнице, как выручила врачиху Моргун и связного Ложку. Она еще не знала, что тот арестован.

Зубр обнял ее за плечи и довольно искренне похвалил:

— Труженица ты незаменимая! И за это я люблю тебя. Буду ходатайствовать о твоем поощрении.

— Слава богу! — как-то невольно вырвалось у польщенной Артистки, понявшей вдруг преждевременность возгласа.

— Я постараюсь,— выдав в некотором роде вексель, сказал Зубр и успокоил Марию сообщением: — Ты о Сороке волновалась. Жив твой родич, в Торчинскую больницу его уволокли с аппендицитом. Сова разнюхал.

— Я и не думала, чтобы ты его обидел.

— Да лишь бы не накликать твой гнев, я не знаю что сделаю.— Достал он вдруг из кармана приготовленную коробочку в черном атласе, раскрыл и, взяв две золотые сережки с красным рубином, без слов привлек к себе Артистку и продел ей в уши подарок, сказав как-то официально: — Вручаю тебе от меня, Мария!

Все это он проделал так быстро, что Артистка не успела даже слова произнести. Пальцами потрогала сережки и вдруг сграбастала Зубра сильными руками, уткнув его носом себе в грудь, а потом заломила голову и поцеловала в губы.

— Ой, с ума сойти можно, красавица ты моя ненаглядная,— вырвался из крепких рук Артистки Зубр и, выскочив из комнаты, выдохнул: — Живи тыщу лет! Тебе надо!

Когда Мария ушла, Гринько помедлил спускаться в схрон, прошелся из угла в угол, нервно сел на лавку, сгорбился, обхватив руками голову, и несколько минут сидел так, будто бы все еще отходил от поцелуя Артистки.

Но Зубр думал уже совсем не о ней. Он никак не мог решиться взять врачиху Моргун с собой. Слишком секретный предстоял переход, где ни единого ненадежного человека быть не должно. К Хмурому путь! Нарушишь жесткие правила конспирации — поплатишься головой. Тайком провести Муху с собой невозможно. А оставлять ее у Бибы он не хотел. Желал побыстрее приблизить женщину к себе, не задумываясь о согласии — оно ему не требовалось.

Зубр вдруг резко поднялся, с решимостью пошел к лазу.

Над Ступинским лесом ярко взошла луна. Можно было продолжать путь. До лесничества оставалась самая малость: выйти напрямик к берегу речки и дальше вниз по течетгию не больше километра. Антон Тимофеевич Сухарь, низко пригибаясь, отправился скорым шагом через просеку.

Эта перебежка вдруг напомнила ему точно такой же путь в лесу, у самой границы на Львовщине, в канун войны. Тогда он тоже шел на встречу с оуновцами из-под Грубежова на польской территории. Доставил им приказ об организации вылазок и нападения на части Красной Армии в случае войны. С содержанием этого приказа прежде других ознакомился Поперека, бывший в то время старшим батальонным комиссаром, заместителем начальника особого отдела 6-й армии КОВО.

Держа на всякий случай оружие наготове, Антон Тимофеевич старался неслышно скользить подошвами по мягкой травянистой земле. Треснувшая под ногой ветка вспугнула его, и он замер на полшаге, прислушался. Сквозь глухую тишину доносилось журчание воды. В этой неширокой речке он в детстве ловил раков и знал, что если возьмет чуть левее, то выйдет на лесную дорогу, а по ней прямо к дому лесника.

Волнение охватило Антона Тимофеевича, едва постучал в слабо освещенное окно.

Дядька Селиван, кряжистый, как и батько Антона, белоголовый старик встретил племянника с восторженным причитанием, засуетился у стола, не зная, чем и угостить желанного гостя, уцелевшего в жестокой войне.

— Бабка вчера к Маньке умотала, та шестого родила. Ну а ты, ты-то как? На похороны Тимоши я не попал, месяца два спустя узнал. Да и ты, слыхал, батьку не хоронил. Вот она, жизнь-то, околеешь тут под деревом, зайцы стороной обходить станут, люди не скоро сыщут.

— Да что же ты себя хоронишь, здоровый такой. Нытиком вроде не был.

— Заноешь, когда нутро дерет.

— У врача был? Что он говорит?

— А-а...— отмахнулся старик.— Садись, поешь да рассказывай. Иль с дороги поспать охота? Отоспишься в моей глуши.

Антону Тимофеевичу вовсе не хотелось спать, он достаточно отдохнул в дороге. К тому же не терпелось поговорить, рассказать «все» о себе, узнать обстановку, войти, как говорит Поперека, в атмосферу жизни.

И он поведал дяде о своей горькой судьбине, связанной с пленом, не забыв упомянуть и о происшествии в Баеве, откуда ему пришлось сбежать, отстреливаясь. Дядька Селиван вздыхал и охал, потом вышел во двор, прикрыл ставни. А вернувшись, не знал, что сказать, скорбно поглядывал на племяша.

— У меня, конечно, не найдут,— начал он осторожно.— Милиция, говорю, не доберется, что-нибудь придумаем. Но тут другая, понимаешь, на пути пень-колода. Ходют разные люди, которые скрываются в лесу, наверное, знаешь, о ком я говорю, прознают, к себе увлекут. А у них и вовсе гибельно.

— Бандиты, что ли? — не ахти какую догадку высказал Антон Тимофеевич, довольный, что все пошло как надо.

— Не вздумай при них ляпнуть «бандиты», кишки выпустят. Они заходят иногда. Да вот вчера были.