Юрий Семенов - Конец черной тропы

— Дядь! У тебя с ними дела какие?

— Никаких делов. Иногда прячут здесь продукты, переднюют, раненых пару раз оставляли. Возразишь, брыкнешься — башку оторвут. Что я тут один с ними в лесу? Ладить приходится. Нынче, видать, придут, днем тут один кабана в погреб на снег положил.

— Смотри, дядька, как бы тебе чекисты не накостыляли.

— И они заходят.

— Со всеми ладишь,— уже тоном упрека сорвалось у племянника.

— Лажу, - простодушно признался старший Сухарь. У него пропал интерес продолжать разговор. Предложил, беря лампу: — Пошли спать. Разберешь себе в передней.

— Спасибо, иди сам туда. Мне нынче охота на печке, забыл уж, когда валялся на ней. Вот и полушубок, кстати, постелю.

— Шел бы ты, Антон, в горницу,— просяще предложил дядька Селиван.— Вдруг явятся эти, ну из леса которые, тут сразу доглядят, давай ответ, кто да что. А туда они редко суются.

— Не беспокойся, не съедят они меня. Можешь рассказать, кто я и чего прибежал к тебе. Они с документами могут помочь. Иначе труба мне.

— То-то и оно. Беда-то какая! Ума не приложу...— запричитал дядько Селиван, ложась тут же, возле печки, на топчане, будто бы не желая оставлять племянника один на один со своей бедой.

А тот уже горевал не только за дядьку Селивана, но и за тетку Ивгу и Никифора Алексеевича, переживающих за него, «непутевого». Знал: они не проклянут его, тем мучительнее боль сжимала сердце.

Вот ведь как все складывается. И правду открыть им нельзя. В родне Антона считали башковитым, возлагали на него большие надежды.

Под утро в окно постучали сильно и требовательно. Не зажигая огня, дядька Селиван открыл дверь. В прихожку шумно ввалились трое, и по тому, как один из них зажег спичку, ловко, привычно снял стекло с лампы, подпалил фитиль, было видно: бандиты тут не впервые. Антон Тимофеевич вполглаза наблюдал за ними из-за печного полога.

— Мы ненадолго, Селиван. Принес Кривой кабана?

— Доставил, в погребе на снегу.

— Добре. Жалко, ты, старый хрыч, не умеешь колбасу делать. А тут спешить надо, напоролись мы нынче на «ястребков», как бы сюда не пришли. Уйдем, не трясись, я посты расставил.

Говоривший был среднего роста, крепкого сложения, угрюм, со скрипучим хрипловатым голосом. Он присел было у стола, пока двое других пошли за тушкой борова, как вдруг заметил выглядывающую из-за печного полога черноволосую голову. Живо подошел к спящему, оглядел.

— Кто это?!

— Свой, племяш, сын моего брата. Дурак, чего-то натворил в Баеве, схватили его, а он обезоружил «ястребка» и убежал со стрельбой, может, говорит, и убил кого.

— Куда же он метит? Тут ему ни к чему отираться, завалит наш постой. Разбуди-ка!

— Хочу вечером отправить. Забота еще мне, пень-колода.

— Так куда же он метит?

— К дочери моей в Тернополь, к Маньке, там и старуха моя. Переждет.

— Поймают в городе. Как кликать-то его? Буди давай!

— Антон. Сухарь Антон.

Племянник сделал вид, что только проснулся, ничего не понимая, вяло спустился с печки.

— Милиция пришла! — скрипуче выкрикнул бандит и подскочил на лавке.— Тюкну сейчас гирькой по башке, мигом зенки раскроешь.

— Чего надо? — спросил Антон Тимофеевич и к дядьке: — У тебя там похмелиться не найдется?

Лесник вытаращил на него глаза, зато сразу же откликнулся верховодящий бандит, заговорил с ухмылкой:

— Дак он с похмелья, паразит! Ничто не мило ему и тюрьма не страшна.— Он достал фляжку и плеснул в кружку самогонки.— Хватани, герой, ты заслужил.

«Дернуло с языком, напоролся»,— клял себя чекист, изображая удовольствие от выпитого. А потом пришлось рассказать все, что произошло в Баеве.

— А попал хоть ему в башку-то, «ястребку»? — уточнял бандит.

— Мне бежать надо было, а не разглядывать.

— Жаль, если не попал. Давай знакомиться. Кузьма Кушак, а это мои хлопцы,— кивнул он на вошедших.

— Меня — Антон, фамилия Сухарь.

— Псевдо успеешь себе придумать, если возьмем к себе. Собирайся живо, нельзя тебе в Тернополь.

— Мне и тут хорошо.

— Собирайся, говорю, пойдешь с нами. Сюда НКВД вот-вот может налететь. А ты уже в розыске, хоть обрейся и нос набок свороти — найдут.

Не в правилах Зубра было возвращаться в схрон, из которого ушел, тем более с опасением, как бы не накрыли. Но делать нечего, пришлось ночью свернуть с маршрута, чтобы укрыть Муху. Вконец застращал ее Зубр чекистами и тюрьмой.

Прощался с ней в схроне с покровительственным поцелуем в лоб, наставляя:

— Неделю потерпи одна, пришлю за тобой, с комфортом заживешь. Тут и еда, и покой. Не вздумай уйти... Не вздумай!

По лесу группа отправилась напрямик в сторону Боголюб: впереди Дмитро, за ним через сотню шагов Сова, постоянно сходясь и расходясь, сверяя направление. А уж за ними в некотором отдалении шел надрайонный проводник Зубр со своим телохранителем Алексой.

Лесистые холмы подсказали, что вышли южнее села Смолигова. Прилично отмахали на одном дыхании — больше двадцати километров, присели накоротке. И только тут успел пожалеть Гринько, что не оставил Муху в Смолигове у рябого Помирчего. При этом Зубр как-то даже и не вспомнил о главном препятствии, которое не позволяло устраивать у Помирчего разыскиваемую женщину; в просторном схроне под домом находилось пропагандистское гнездо.

До рассвета оставалось около двух часов, можно ещэ успеть преодолеть огромное поле и проникнуть в Боголюбский лес. Дмитру с Алексой и в непроглядную темень вдесь, на кочковатой полянке, все было знакомо на ощупь - в Пятнадцати метрах под березой находился лаз в схрон, в котором они жили с Зубром в начале ушедшей зимы.

Без труда выйдя к березе, Дмитро сразу наткнулся на Присыпанную землей ляду. Из-под корня ствола извлек металлическую коробку, в которой лежал скрученный «грипс».

Укрывшись пиджаком и включив фонарик, Зубр прочитал предназначенное ему и подписанное Рысью — эсбистом краевого проводника — короткое предписание.

В «грипсе» указывалось, чтобы друже Зубр приказал своим спутникам укрыться в бункере возле горелой поляны,. сдал им оружие и отправился на запад. Пройдя полтысячи шагов, он должен остановиться и подавать условные сигналы. О селе Боголюбы в «грипсе» не было ни слова.

«Что это может значить?! — забеспокоился Зубр.— Служба безопасности... Она с добром никогда не вмешивается. Не удавкой ли тут пахнет?»

Гринько еще никогда не предлагали сдать оружие. Именно это прежде всего и встревожило. И Зубр засомневался, стоит ли ему идти одному на запад эти полтысячи шагов. Но с СБ шутки плохи, она и невиновных на тот свет отправляет.

Подозвал к себе попутчиков.

— Вы остаетесь здесь в схроне до моего возвращения,— не очень уверенно произнес он и с нажимом добавил: — Нате, возьмите мое оружие, у нас новые порядки заведены.