Юрий Семенов - Конец черной тропы

— Понятно,— кивнул головой Киричук.— Через неделю-полторы хотим провести здесь открытый судебный процесс над известными вам бандитами Кушаком, Хрисанфом, Шуляком.

— Вы смотрите, чтобы самосуд им люди не устроили,— не торопясь предупредил Бубла, прижав к боку пустой рукав кителя.— Я, собственно, об этом и пришел сказать.

Василий Васильевич вскинул руку, прося внимания.

— Мы для того и приехали, чтобы посоветоваться,— начал он, видя, как тянутся к клубу люди.— Ведь будем судить не только конкретных бандитов, проливших людскую кровь, но и украинский буржуазный национализм в целом. А пострадавших и свидетелей здесь долго искать не надо. Вот председатель колхоза Бубла сам был ранен бандитами, дочь потерял. И это после того, как он, защитив Родину и потеряв в боях руку, вернулся домой для мирной жизни. Давайте, товарищи, поможем суду найти особо потерпевших. Их вызовут на процесс, где и будут вскрыты совершенные бандитами злодеяния. Преступников надо судить по закону.

— Хрисанф в войну тут лютовал, с крестом на шее ходил. Сколько хлопцев отправил в Германию,— сказал Дмитрий Готра.

— А партизан сколько перевешал собственноручно, скажи,— напомнил басом Микола Люлька.— Чуть чего, он фанерку с корявыми буквами «партизан» на шею — носил ее с собой — и вешал жертву на дереве.

Слушая о Хрисанфе, Василий Васильевич невольно вспомнил Угара. Странным, без повода представлялось ему исчезновение Луки. Не поступило сведений и о том, чтобы с ним расправились бандеровцы. Неужели они разоблачили его? Едва ли. Значит, не случайно Угар очень странно повел себя после ареста Кушака, как рассказывал Проскура.

— Товарищи,— снова вскинул руку Василий Васильевич и обратился к Кормлюку с Бублой: — Мирон Иванович и Захар Иванович, помогите нам и суду сэкономить время, перечислите веские преступления, совершенные в Баеве Кушаком и Хрисанфом, перепишите свидетелей конкретно.

— О предстоящем суде,— вступил в разговор Бубла,— знают в округе, а через неделю по всей Волыни слух разойдется. Потечет сюда народ, обиженных-то больно много. Имейте это в виду.

— Поимеем, Захар Иванович. Прошу только к завтрашнему утру данные подготовить и передать майору Тарасову, он заедет.

В клубе Киричук осмотрел сцену, представил себе стол, за которым — члены трибунала, и вспомнил о микрофоне.

— Обязательно надо,— обратился он к Тарасову,— транслировать процесс по радио для тех, кто не попадет в помещение. Займитесь этим не откладывая.

То ли всерьез, то ли в шутку Кормлюк посоветовал:

— Полк солдат надо расставить, где надо, и все будет как надо.

«Он прав,— подумал Василий Васильевич.— Полк многовато, а пару взводов заслоном поставить надо, а то растопчут бандитов».

На Чурина в этот момент насели трое старых знакомых, выговор сделали, что не заглядывает.

— Другим делом занят по горло,— оправдывался Анатолий Яковлевич.— У вас же новый работник из райотдела, есть с кем поделиться.

— Знаем мы его, но и вас уважаем, привыкли,— простодушно улыбнулся крестьянин с сединкой на висках и, придвинувшись к Чурину поближе, доверительно сказал: — Мы рассуждали промеж себя, чего это бандиты с весны во всех хуторах вокруг Баева поборами занимались, на постой заходили, а хутор у млына вроде бы обходили. Подозрительно что-то.

Анатолий Яковлевич подозвал Тарасова, рассказал ему о недоумении баевцев,

— У млына, говорите? — переспросил майор,—Там в одном из четырех домов Кондрат живет, переселенец из Рожищанского района, где у него якобы отца, мать и сестру бандиты убили.

— Во-во, живет. Неладно там что-то,— подтвердил крестьянин.

— Учтем. Спасибо, товарищ! — закруглил Тарасов.

Сентябрь ворвался на Волынь мрачными, глухими грозами, нервно ревущими ветрами, посеребренной утренней травой — иней ложился на студеной заре. Сыро, неуютно, уныло в потемневшем лесу. Ни живого существа, казалось, нет в нем ранней порой. Все попряталось, иззябло, промокло.

Потому странными могли показаться двое неряшливых парней, усердно подметающих березовыми вениками сырую землю у обрыва среди жиденьких берез. Это были Алекса и Дмитро — охранники Зубра, построившие для него с Мухой запасной зимний схрон. Вскоре схрон занесет снегом, а сейчас они тщательно обложили крышу дерном, чтобы тайное жилье не бросалось в глаза.

— Зови Зубра,— сказал Дмитро Алексе, закуривая. Помечтал: — У костра бы посидеть, вздремнуть, Сам ведь в тепле с этой торчит.

Алекса отодвинул из-под края кустарника ляду, но не полез в отвесный проход, а только сунулся в него головой, крикнул:

— Друже Зубр! Готово!

— Почему бы ему не зимовать, благодать-житуха! Муха под боком, жратвы — обожрешься, живи не тужи,— рассуждал Дмитро, глубоко и жадно затягиваясь самосадом.

— Как подумаю: снова всю зиму в погребе — жуть берет,— вздохнул Алекса.

А Дмитро, будто его и не слышал, продолжал:

— Хотя какая она ему на зиму баба. Отправит, наверное, не здесь же будет ему рожать.

— И верно,— разинул рот Алекса.— А где?

Неуклюже вылез из лаза Зубр, морщась и отирая руки о мокрую траву, придирчиво оглядел крышу схрона и, ничего не сказав, позвал охранников за собой.

Он прошел шагов двадцать, остановился в сторонке от деревьев возле кустарника и носком сапога прочертил на травянистой земле прямоугольник.

— Ройте яму, как пометил,— распорядился и добавил, показывая ладонью себе на грудь: — Поглубже, вот до сих пор копайте.

— Что это будет? — спросил Алекса.— Погребок?

— Что будет — с вас не убудет,— оборвал Зубр и пошел к схрону, бросив на ходу: — Закончите — позовете. Тогда и поедим.

В схроне Муха шила при свете лампы. Что-то у нее не получалось, не хватало фантазии для распашонки, путались нитки. Но она с природной невозмутимостью, внешне даже благодушно снова вдевала нитку в иголку. Услышав за спиной сопение Зубра, спросила:

— Ну что они там? Есть-то когда готовить?

— Попозже.— Он хмуро оглядел Муху, ее когда-то красивые локоны, гладкие крепкие плечи и разложенную на краю стола распашонку из белой портянковой байки. И молча, только скрипнув зубами, отошел в угол.

А недавняя врач Мария Моргун, превратившаяся в бесправную сожительницу бандита, всеми помыслами была занята будущим ребенком. Это несколько смягчило ее неприязненное отношение к будущему отцу. Она даже иногда стала произносить его имя, до этого как-то обходясь без него.

Нет, Муха не строила пустых планов насчет их жизни с Зубром, который был ей пе мил. К тому же она почти не сомневалась, что этот человек, с, кем ее нечаянно свела горькая, как в наказание, судьба, не жилец на земле и его надо суметь дотерпеть.

— Где же они тут жить будут? — снова спросила Муха не столько заинтересованно, сколько устав от молчания. Иван в последнее время вообще перестал с ней говорить. Она понимала, что становится ему в тягость. А он ей и подавно. Пусть проводит, а там будь что будет. Уедет подальше с Волыни и обрубит все. Ну в самом деле, где же тут Алекса с Дмитром устроятся на целую зиму, если даже он отправит ее куда-нибудь? Тут и спать им негде. А ютиться Зубр не любит. Ничего не стоило вырыть еще хотя бы закуток. Спросила: — Ты что, не слышишь?