Юрий Семенов - Конец черной тропы

— Рядом себе роют, места, что ли, мало,— ответил Зубр и, помолчав, тоясе спросил: — У тебя сестра, говорила, есть. Где она?

— В Тернополе. Что ты о ней вспомнил? К ней спровадить меня хочешь?

— К ней нельзя.

— Это почему же? Больше мне некуда в моем-то положении.

— Думать надо было прежде! — сорвался голос у Зубра.— Сама врач.

— Тебе-то какая боль? Поеду к сестре. Себе другую приведешь.

— Нельзя к сестре.

— Она давно зовет.

— Нельзя! Продашь меня.— У Зубра задергались скулы. Он повернулся, чтобы снова подняться наверх, но вдруг остановился от истеричного испуганного вскрика:

— Куда ж ты меня, Иван?! Куда?!

— Здесь останешься,— бросил он, не оборачиваясь и не видя брызнувших слез из полных ужаса глаз Мухи. Только услышал уже в проходе лаза жалобный крик:

— За что?!! Не гу-би-и...

Он поднялся наверх, повернулся спиной к работавшим невдалеке охранникам, достал из-за пояса под телогрейкой бесшумный пистолет, проверил обойму, пощелкал затвором и, удовлетворенный, аккуратно положил его обратно.

Яма была почти готова, рядом возвышалась горка жирней черной земли. Алекса передыхал, копал Дмитро. Какая-то открытая настороженность была в их взглядах.

— Хорошо, вылазь, Дмитро,— распорядился Зубр и заглянул в яму. А когда тот поднялся наверх, жестко, как это делал всегда перед казнью, чтобы исполнение было точным и беспрекословным, приказал: — Задушите Муху! И волоките сюда!

Те мгновение помедлили, то ли от растерянности, то ли осмысливая приказ. Зубр взвизгнул:

— Прищемите ей дыхло, а то продаст, уйдет. И тащите сюда!

Дмитро с Алексой рванулись с места, как будто в самом деле испугались ее предательства. Глядя им вслед, главарь подумал: «И на вас надежи нет, до зимы как бы не разболтали об этом схроне».

И вдруг Зубр вспомнил Артистку. Нет, он не подумал о том, где она, что с ней, а только внутренне ощутил, будто на месте Мухи в схроне сейчас она, его улетучившаяся симпатия, за которой надо было послать Сороку, заманить ее в лес, пока чекисты не накрыли, и остаться с ней на зиму в схроне, о котором ни одна душа не будет знать — сам выбрал место.

Послышалось прерывистое дыхание. Зубр резко повернул голову и увидел, как Дмитро вытаскивает из лаза обвисшее тело Мухи.

Хихикая, Алекса стал помогать Дмятру. Но бросить труп в яму они не успели, Зубр не дал.

— Похороните хоть по-человечески, ублюдки,— взвинтился тот моментально и распорядился: — Лезьте вниз, я сам подам, аккуратно опустите, она с моим ребенком.

Алекса первым спрыгнул в могилу, прислонился к боковой стенке, готовый принять убитую. Дмитро подвинул труп поближе к краю, чтобы Зубру без хлопот сладить с ним, и тоже спустился в яму, вскинул руки, давая понять, что он готов. И тут Зубр медленно достал из-под полы телогрейки «бесшумку», заметив, как дрогнули, затряслись руки Алексы. Он выстрелил ему в грудь, метя в сердце. Вторую пулю сразу же послал с воплем метнувшемуся Дмитру в затылок. Не спеша, ногой свалил труп Мухи вниз и с любопытством посмотрел, как там все улеглись. Потом огляделся. Не заметив ничего подозрительного, аккуратно положил на траву «бесшумку», чтобы не мешала работать лопатой, не давила ему в живот, и стал закапывать яму.

Тяжелый осадок у Сухаря оставила расправа Бучи над Горуном, под пыткой подтвердившим свою двурушническую связь с властолюбцами. Он не присутствовал при докладе Бучи Комару, тот покинул его в Жвирке, и лишь на следующий день, когда Антона Тимофеевича доставили на окраину Яворова к Комару, по выражению довольного, с сияющими глазами лица эсбиста понял — дела его идут как надо.

— Будь, друже Молоток, гостем желанным,— снял рушник со стола Дербаш. Пригласил: — Садись, потолкуем.

Они выпили, молча закусили. Сухарь ждал, а Дербаш будто бы додумывал последние тонкости предстоящего разговора.

— Ты бывал тут, в Яворове?

— В любую пору его узнаю, в бараке возле водокачки жил.

— На железной дороге-то когда работал?

— Чего же тогда спрашиваешь, раз знаешь?

— У меня занятие такое — спрашивать, а твое, выходит, отвечать. Да не косись, пошутил я.

— Я думал, все проверяешь.

— Зачем так думал? Не порть впечатление.

Сухарь слегка улыбнулся.

— Мне приятно, что ты ко мне вроде со всей душой — как не ценить. Вот и бросается в глаза перчинка,— пояснил он, чтобы не раздражать эсбиста.

— Не подмасливай,— остановил хозяин,— Обратно в Германию тебя спровадить хочу, в Западную зону. Прогуляйся в головной «проводи, поручение у меня срочное.

— Справлюсь ли? Да и эта заграница мне вот как,— провел Сухарь пальцем по горлу. Спросил: — Надолго?

— До чего же я тебя знаю, друже Молоток,— с легкой веселостью заговорил Дербаш.— Ход конем сделал, подумал, а потом конкретно о деле. Приемлемо.

— Как же не думавши-то, друже Комар?

— Соображение должно моментально работать. Все замечай, соображай и делай вид, что отвечаешь подумавши, солидно.

— Не уловлю тонкости,— откровенно признался Сухарь.

— Встретишься с моим главным эсбистом, лично доложишь все о Горуне. Свои соображения об этом деле я ему уже сообщил. Вдвоем с ним разработаете подход к тем, с кем Горун поддерживал контакт. Пароль личный тебе дам, а по нему дальше получишь. Соображаешь ты хорошо, а действовать сумей, как я тебя учил: торопись медленно. И тогда ты будешь действительно Молоток.

Они еще посидели, обсуждая и переход польской границы через «окно», и как затем попасть по назначению под Мюнхен.

— Буча посвятит во все тонкости, он у меня уже дважды сходил туда и обратно,— закруглял Комар. И вдруг спросил: — Что там Горун толковал о Хмуром? В связи с чем? Очень путанно рассказывал об этом Буча, я толком не понял, что там за суждения у краевого проводника о вредности самого прозвания «бандеровец».

— Как же это Буча не доложил такую тонкость опасных рассуждений Хмурого, со слов Горуна, о том, что наименование «бандеровец» изжило себя, оно становится вредным, потому что у населения в сознании связывается с пониманием «банда», «бандит».

— Ты смотри, куда гнет! — возмутился Комар.— Это же не просто рассуждения. Давай-ка опиши мне все это. Буче хвост накручу, мямлил мне тут, пойми его.

Сухарь стал быстро писать по памяти показания Горуна, а Комар, прохаживаясь по комнате, вслух размышлял!

— Неужели непоправимо трещит, ползет? — взлохматил он пятерней волосы на затылке.— Очищать надо, вырывать гнилье, чтобы здоровое не заражало. Вернешься, я тебя на место Бучи поставлю, а то Павло тут не дотягивает. Хорошее мы тебе псевдо избрали. Оправдываешь, друже Молоток!

Куля растерялась, увидев прибежавшую к ней Полю из Смолевки, ту самую, которая с голодухи страдала «собачьей старостью». А узнав, что Лука жив, здоров и ждет свою Ганну, бросилась к своему милому дружку в сторону Рушниковки. Она бежала, не чувствуя ног, по чистому полю, пока не сообразила, что так может привлечь внимание. Сбавила бег, а потом и шаг — умаялась.