Юрий Семенов - Конец черной тропы

— А ты пригласи, гость он,— из-за печки тоненько упрекнула тетка Ивга.

— Ранен был или обошлось? — поинтересовался старик, наблюдая, как раздевается племянник.

— Два раза меня зацепило, но здоров,— Антон повесил шинель на гвоздь, выпил из ведра воды и вернулся к столу, заметив, что родич неспроста не отрывает от пего глаз.

— Правильно делаешь, что не носишь ни наград, ни знаков,— сам ответил старик на возникший у него вопрос.— А то неспокойно у нас тут.

Антон не захотел показаться непонятливым, к тому же ему до тонкости не ясно было отношение дядьки к бандитам.

— Меня не тронут,— уверенно успокоил он и пояснил: — После плена я полтора года сидел, проверяли, вот отпустили. Что я им, этим бандюгам. Ни вреда, ни пользы. Настрадался, хватит, наверное, с меня, будет,— медленно говорил Антон, так и не уловив ни худого, ни доброго оттенка в цепком взгляде Никифора Алексеевича. Бывает же так, и родной человек становится загадкой. Хотя особо-то разгадывать своего дядьку Сухарю вроде бы ни к чему было, потому как получил о нем исчерпывающую информацию: с бандитами связи не имел и не имеет. Дважды предупреждался ими о возможной каре — за участие в лесозаготовках и в охране сельмага.

— Они вред найдут, если ни к ним не идешь, ни еды им не несешь.

— Ну это мы еще посмотрим...

— Ничего ты не насмотришь,— перебил Никифор Алексеевич и вдруг спросил: — Чего домой не поехал? Я это не к тому... живи на здоровье, нам даже лучше, места хватит.

— Нет дома, разве не знаешь? Отец номер, мать к Евдокии уехала. В Самборе никого из наших.

— Когда же Тимофей помер-то? — с фальшивинкой в голосе и вытаращенных глазах, изображавших сожаление, спросил Никифор Алексеевич и сам заметил наигрыш, поднялся из-за стола, взял из рук тетки Ивги миску с квашеной капустой и солеными огурцами, поставил перед гостем. Переспросил: — Погиб или помер?

Сухарь окончательно понял: дядька крутит, проверяет его.

— Ты же, дядя, ездил на его похороны ровно два года назад по весне.— Племянник ожидал, что старик безмерно смутится либо, ошарашенный, будет отнекиваться, тогда ему было бы сказано: а кто же после поминок залез в ванную и блаженно разлегся в ней: «Боже ж ты мой, то ж настоящая люлька, я спать в пей буду. Какая же она удобная». И действительно, проспал в ней ночь, мать Антону об этом рассказывала.

Но, уличенный во лжи, старик не смутился.

— Соврал,— не моргнув, ни капельки не усовестившись, признался он и легко повторил: — Взял и соврал.

— Нынче без этого нельзя,— решил подладиться Сухарь.— Тем более если ложь не в ущерб людям, а на пользу.

— Вранье оно и есть вранье,— резко отмахнулся Никифор Алексеевич; и этот с чувством жест не только напомнил, но и подтвердил племяннику, насколько родич его не любил и до сих пор не переносит лжи, за что вправе рассчитывать на уважение к себе.

— Нет, не испортился ты, дядя, за войну,— прикоснулся к его руке Антон Тимофеевич и добавил: — Какой был!

— Ты чего приехал? Не таись, свои помогут,— поняв и оценив сказанное, с мягкостью заговорил Никифор Алексеевич.

Начала такого разговора ждал Сухарь. Ему нужно было выговориться по своей легенде, попробовать поимпровизировать вокруг нее, послушать собственную интонацию и меру нажима в голосе для правдоподобия, что в целом должно придать ощущение уверенности перед встречей с бандитами. Первое впечатление всегда очень важно, хотя известно, что оно бывает и обманчивым.

— Случайная необходимость заставила, дядя Никифор. Когда проверку проходил после плена, написал в анкете, что отец умер, а мать уехала к дочери, моей сестре, адреса ее не знаю...

— Да как же это ты, в Орехове она Запорожском,- живо вставил Никифор Алексеевич, и по лицу его было видно, говорил участливо, не заподозрив обмана.

— Тогда-то я не знал... Ну а в графе, к какому месту жительства отправляюсь, надо было указать адрес. Чей же еще я, кроме вашего, напишу? Вот мне и выдали приписное и проездные документы через Луцк в Баево.

— И тут твой дом,— согласно кивнул дядя Никифор и сунулся к окну — кого-то увидел во дворе,— сообщил: — Мирон семенит. Пронюхал уже, видать, о тебе, Антон, ему всюду бандюги мерещатся.

— Кто такой?

— Кормлюк-то? Мирон Иваныч? Секретарь сельсовета.

— Ну-у!..— уважительно поднялся Антон Тимофеевич, считавший любого на этой должности в здешних краях человеком отважным. — Ему по должности положено порядок блюсти.

Новый гость без стука вошел в приоткрытую дверь, присел на лавку и, ни на кого не обращая внимания, уставился в кухонное окно.

— От кого-то бежал, что ли, Мирон Иваныч? — подковыристым тоном задел его Никифор Алексеевич.— Да куда ты глазеешь? Что случилось?

— A-а... Думал, он увяжется за мной.— Секретарь сельсовета оглядел сидящего за столом Сухаря, сказал с удивлением: — У тебя тоже гость.

— Еще какой! Племянник приехал.

— Это хорошо, когда племянник. А то тут вот субъект в Баеве объявился: рожа страшней некуда, бледная, зиму, видать, в схроне проторчал, раненая рука на перевязи. Спокойный такой, как у себя дома. И еще, говорит, инструктор райкома.

Антон Тимофеевич вглядывался в лицо секретаря сельсовета, потом заметил искалеченную с тремя пальцами ладонь.

— Интересу мало,— уловив его изучающий взгляд, сказал Кормлюк.— Пальцы что? Кишки на куски чуть не искромсало под поездом. Из плена бежал. В тот раз не убег.

— Я тоже бегал,— охотно подхватил Сухарь.— Да неудачно. Чуть богу душу не отдал, американцы освободили.

— Ну, понесли, друзья по несчастью,— остановил разговор Никифор Алексеевич и дал знак племяннику, чтобы тот не распространялся насчет плена.

А Сухарю хотелось сообщить побольше информации о себе, авосъ, пригодится, пойдет по селу.

— Вовек его не забудешь, плен-то,— посетовал. И участливо поинтересовался: — Как вы-то тут живете? Банды прикармливаете?

— Черт бы их, оглоедов, кормил,— сердито проворчал Никифор Алексеевич.

— Вошь тоже сама кормится,— сухо сплюнул Кормлюк и поднялся из-за стола, властно пригласив:— Пошли-ка проверим этого субъекта, я вас вроде актива приведу.

— Чтобы он нас кокнул? — так, между прочим, воспротивился Никифор Алексеевич, доставая сапоги.

Они вышли на дорогу, но Кормлюк не захотел идти по ней, ловко перепрыгнул кювет и засеменил по оттаявшей земле, говоря шагавшим следом помощникам:

— Через две хаты, у дядьки Парамона, сидит. Чуть сигнал дам, хватайте его. Не бойтесь, револьвер со мной.

В неказистой хате дядьки Парамона, у которого, говорили, два сына в банде, собрались люди. Инструктор райкома партии Беловусько Федор Ильич, как представился приезжий, говорил:

— ...Земельное общество вас самих в конце концов не устроит. Здесь нужна инициативная группа по созданию колхоза, потому как необходима более крупная организация хозяйства, чем парные супряги. Ну объединились Иван с Павлом, имеют они два коня, четыре бороны, плуг. Семян набрали. Но много ли таких? Объедини-ка безлошадных, что с того выйдет?