Игорь Сотников - Палиндром

– А нам нечего скрывать, вот мы и опрокидываем в себя лишние пары кружек. Что и говорит о нашем нравственном здоровье, в отличие от этих нравственных проходимцев, которые ещё и нос воротят в сторону при нашем виде. Вот так-то. – Очень умело аргументировали своё пристрастие к вечерним посиделкам все эти конгрессмены с красными носами. И им никто на это, если не хотел получить в некий, по выражению этих экспрессивных конгрессменов, бубен, ничего возразить не мог. И им, этим не столь нравственным конгрессменам, отодвинутым в сторону от принятий решений этими конгрессменами с красными носами, несмотря на их большинство в палате представительств, приходилось с испуганным видом стоять в стороне и сожалеть о былых временах, когда среди них нашёлся один отважный конгрессмен, не побоявшийся этих увлекающихся вечерними посиделками конгрессменов с красными носами, и так сказать, пошёл вопреки им, организовав компанию по борьбе с этой красной угрозой. И имя ему было конгрессмен Маккарти, первый нарколог в законе. Ну а то, что он, таким образом, лоббировал интересы фармацевтических компаний, то это несомненно поклёп со стороны конгрессменов с красными носами, чьё лоббирование интересов алкогольных конгломератов, на лице было написано.

Но это всё в прошлом, а сейчас, как только конгрессмен Маккарти исчез, то на его месте опять оказывается со всем вниманием смотрящий на Шиллинга Альцгеймер.

– Что вы сказали? – с видом полного непонимания спрашивает Шиллинга Альцгеймер. Но видимо Шиллинг ещё полностью в себя не пришёл, раз он продолжает невнятно выражаться. – Она здесь не причём. – Говорит Шиллинг куда-то сквозь Альцгеймера. Что заставляет Альцгеймера повторить свой вопрос. Что на этот раз приводит в чувства Шиллинга и он, посмотрев на Альцгеймера уже осмысленным взглядом, тоже повторяет свой ответ. – Она здесь не причём. – И этот повторный ответ Шиллинга наводит Альцгеймера на мысль, с которой он обращается к Шиллингу.

– А надо сделать так, что она будет не просто причём, а той первопричиной, которая и подвигнула вас к разводу. – Сказал Альцгеймер. Ну а Шиллинг опять берётся за своё, за непонимание сказанного Альцгеймером.

– И как это сделать? – спрашивает Шиллинг.

– Здесь на самом деле вариантов не много, и всё сводится к одному. – Многозначительно сказал Альцгеймер. Изучающе посмотрел на Шиллинга и, видимо не увидев в нём понимания того, что он имел в виду, озвучивает своё видение, как сделать миссис Шиллинг во всём причём. – Вы должны предстать в глазах общественности обманутым в доверии мужем. – Уж больно пространно сказал Альцгеймер, что Шиллинг сразу и не понял, что он имеет в виду.

– Обманутым в доверии? – так и читался этот вопрос на ничего не понимающем лице Шиллинга, принявшегося судорожно соображать, что он мог упустить такого из своих взаимоотношений с Ханной, где она могла его так на доверии обвести вокруг пальца. – Ведь я так всегда был с ней аккуратен и не позволял ей даже допустить мысль о том, чтобы распоряжаться счетами без уведомления меня об этом. А она, значит, воспользовалась моей уверенностью в том (доверчивостью), что она не допустит такого упущения мыслей и значит денег. Что за коварство! – Шиллинг аж содрогнулся от такого вероломства своей супруги, однозначно имеющей несколько открытых в тайне от него счетов на подставных лиц. А такого он точно стерпеть не может – в семье двоим людям с одинаковыми взглядами всегда будет тесно (они будут не дополнять друг друга, а наоборот конкурировать), и если один из них имеет тайные счета, то второй имеет право только на открытые счета. Вот так должно быть, и точка.

И Шиллинг, укрепившись в своём решении развестись со своей супругой, которая к тому же ещё обманывает его доверие к ней, да ещё так изощрённо, – через уверование его в том, что никому нельзя доверять (правда об этом это он ей говорил, но разве это имеет сейчас хоть какого-то значения, когда обманут он), – обращается с вопросом к Альцгеймеру. – А поточнее нельзя?

– Что всех не может оставить равнодушным и мимо чего человек не может пройти мимо? – задался вопросом Альцгеймер. На что Шиллинг не спешит раскрывать все свои тайны и только пожимает плечами. Чего вполне достаточно для Альцгеймера, задавшего этот свой вопрос лишь для оборота речи. – А то, что ему всего ближе. – Не совсем понятно объясняет Альцгеймер. Но видимо это было предисловие, которое таким и должно быть. И дальше Альцгеймер в своём объяснении становится более понятным.

– А ближе всего человеку его сердечные переживания, которые всегда ему доступны, в независимости от его общественного положения. И скажу откровенно, то никого там не волнует, что там у вас происходит в финансовой сфере взаимоотношений, где вы из всего лишь корыстных побуждений может быть обкрадываете друг друга, замалчивая премиальные и занижая сумму своей зарплаты, а вот если во всём этом имеет место дела сердечные, где, например, кто-то из вас имеет связь на стороне, куда, в общем-то, и тратятся все эти замалчиваемые суммы денег, то здесь поднимется такой шум общественного негодования на этого человека, обманувшего доверие самого близкого ему человека, доверившегося ему, – я к нему со всей душой (ну и что, что больше ничего нету), на мол, ключи от всех моих заветных ячеек сердца, а он так со мной, – что не учитывать мнение общественного мнения ни один суд не решится, и вы в итоге можете рассчитывать на самый благоприятный исход вашего дела. – Альцгеймер замолчал, ожидая ответа Шиллинга, который опять впал в глубокие размышления по поводу сказанного Альцгеймера. Что поделать, раз в делах касаемых него, он столь чувствителен и эмоционален.

– И на кого интересно Ханна тратит оказавшиеся в безотчётном её пользовании, утаенные от меня немалые суммы денег. – Стоило только Шиллингу освоить памятью эти немалые суммы денег, утаенные от него Ханной, как ему начали в новом свете видеться, не некоторые, а почти все поступки его, такой с виду всегда простодушной Ханны, когда на самом деле всё это было сплошное притворство. И Шиллингу тут же припомнилась та, до чего же странная просьба его супруги, когда он только занял пост вице-президента.

И как сейчас помнит Шиллинг, Ханна вместо того чтобы его поздравить чем-нибудь существенным, купить ему дом, вдруг решила по этому случаю себя порадовать. – Дорогой, не кажется ли тебе, что мне пора поменять автомобиль. – Хитро так обратилась к нему Ханна. И хотя Шиллинга матёрые конгрессмены предупреждали, что его новый пост принесёт ему не только больше возможностей, но и нужно будет быть готовым и к тратам (а он ещё дурак не поверил, – к каким ещё?), он никак не ожидал, что первым кто его заставит тратиться, то это будет его супруга. И ведь такие основательные аргументы подвела под эту свою просьбу, что и не скажешь ничего против. – Тебе не по твоему статусу, чтобы я ездила на старой машине. – Зааргументировав таким образом свою просьбу, Ханна можно сказать положила на обе лопатки Шиллинга, который даже не успел сослаться на наличие служебного транспорта.