Игорь Сотников - Палиндром

«Первый признак измены – муж превращается в трудоголика», – памятливо вспомнив этот верный признак того, что муж что-то задумал и естественно забыл не дома, Ханна в момент понимает, что это написано про её мужа. – Знаю я, как он любит и чем он там у себя на службе работает. Одним языком. – Возмутилась Ханна, а как только поняла, как двусмысленно звучит то, что ей надумалось, то ей тут же стало сердечно плохо. Но Ханна не готова вот так сдаваться, и она ещё поборется за себя и за своё счастье. – Один признак ещё ничего не значит. – Совсем чуть-чуть успокоила себя Ханна. – Он хоть и большой болтун, а в этом собственно и заключается его работа, забалтывать людям головы, всё же он иногда и по делу говорит. – Ханна решила, что в таком деле, как разбор своего мужа, не стоит спешить, – уже раз поспешила, сказав да, – и что нужно со всем вниманием рассмотреть не вписывающие в привычный жизненный ритм поступки своего супруга. А уж после этого только делать выводы – терпеть или не терпеть его дальше рядом или не рядом с собой. А может пойти дальше и поймать его с поличным за этим изменническим делом, чтобы так категорично насладиться своим невыносимым горем и его унижением, что временами и жить не захочется, вспоминая всё это.

«Поведение вашего мужа стало в некоторой степени непредсказуемым для вас», – Ханне вдруг вспомнился ещё один указующий на аморальное по отношению к верной супруге поведение столь податливого на левые похождения супруга, и она вслед за этим параллельно вспомнила, как её супруг стал соответствовать всему этому непредсказуемому.

– Раньше был всегда такой со мной предупредительный, – начала размышлять Ханна, – и всегда спросит меня, о чём и спрашивать было не обязательно. А сейчас врёт как сивый мерин, заявляя, что он месяц назад предупреждал о том, что сегодня на работе до утра задержится, типа у него важная встреча с одним знакомым диктатором у того в его диктаторской стране, которую никак не отменить. И ведь он на этом не успокоится и скорей всего под влиянием своего знакомого диктатора, который там ему подливает в рюмку чего-то сногсшибательного и хвастается своим положением многоженца, – только моё слово хоть что-то значит в этом доме, и сколько захочу, столько и буду иметь жён, – обзавидуется такому диктаторскому положению и начнёт во всём обвинять меня. Мол, это я во всём виновата, не предупредив его о том, что в будущем буду такой стервой. «А раз ты меня ввела насчёт себя в заблуждение, то и я не обязан следовать данному на алтаре слову верности. И сейчас со своим корешем диктатором, иду к нему в гарем, щупать цыпочек», – ну а от этих заявлений своего супруга, в голове Ханны всё ещё больше помешалось, и она больше не желая слушать никаких слов оправдания со стороны своего такого предупредительного супруга: «Это меня этот чёрт диктатор попутал – я ему в карты на желания проиграл, вот он меня, таким образом, и раздел в гареме», – возвращается в реальность.

Что немного успокаивает её и она, как человек не жестокий и всё предупредительный, а не как её в этом свете хочет выставить её супруг, которому нужно как-то для себя оправдаться, даёт ему самый последний шанс для жизни с ней под одним сводом дома. – Но может всё не так страшно, и всё это я только надумала? – подумала Ханна, вопросительно посмотрев на Альцгеймера. Ну а Альцгеймер, уловив её осознанный взгляд, вновь берёт слово.

– Вам что-нибудь говорит то, что его не устраивает прежнее положение вещей и своё место. – И только Альцгеймер это сказал, как на Ханну опять накатила было усмирённая злость на своего, теперь уж точно непредсказуемого и непредупредительного мужа.

– А я ведь его предупреждала, когда он делал мне предложение, что со мной будет нелегко. – С истеричными нотками в памяти, принялась всё это припоминать своему супругу Ханна. – А он тогда, не подав виду, заявил, что это его не пугает. С тобой, говорит, любимая, мне ничего не страшно. И я готов претерпевать совместное счастье в шалаше. Врал, конечно. – Только сейчас догадалась Ханна о коварстве своего комфортолюбивого мужа, который скандал дома поднимет, попробуй только до кондиционера недоглядеть.

– А сейчас без юридических обоснований и не выгонишь его на улицу, жить в шалаш. Заявит, что там ему без меня счастья не наблюдается, а так как он давал клятву до смерти делить радость и горе со своей, такой не предупредительной супругой, то его без постановления суда из дома не выгонишь. Вот так-то! – заявит с порога её дома этот конформист, большой любитель комфорта, господин Шиллинг. И ведь ничего не поделаешь, когда у него в знакомых ходит столько влиятельных людей, среди которых есть даже один диктатор. – От своей безысходности крепко задумалась Ханна, в поиске выхода из этого сложного положения. Где она, поддавшись своей женской характерности, ещё зовущейся слабостью, в который уже раз попыталась пойти на мировую со своим столь нахрапистым супругом.

– А может он попал под безнравственное влияние своего окружения, где один только диктатор чего стоит, а что уж говорить обо всех остальных высокопоставленных политиках, живущих по принципу политической целесообразности, где последнее, что имеет ценность, так это верность и совесть, а честность отношений это рудимент из прошлого, который не просто утратил прежнее своё значение, а стал мешать вести политику, и сам того не заметил, как стал признанным политиком – человеком без моральных принципов, не имеющего ничего лишнего, кроме разве что ума, с чем единственным он готов поделиться, правда на ваш и за ваш счёт. – Ханна в переживании за своего супруга вздохнула и, выбрав из этого всего его окружения, которое из-за одной только своей склонности к моральной беспринципности, склоняет к этому и её, само доверие супруга, самого злодейски выглядящего – его знакомого диктатора, готового любому своему подданному лоб расшибить, лишь бы потрафить своему корешу вице-президенту Шиллингу – и попыталась на его примере понять, чем он таким смог завлечь её высоконравственного супруга в сети своей, полной грешных предложений, аморальности.

– Вот хочешь, обижайся, а хочешь нет, а ты хоть и вице-президент, а дурак. – Вот так прямо в лицо, заявляет диктатор Кореш (под другим именем его Ханна не знает, вот и пришлось её памяти импровизировать, наделяя своими именами тех, кто имел свои от рождения диктаторские имена, например, как Юлий Козырь) столь могущественному во многом мире человеку, которым является по своей должности Шиллинг. На что Шиллинг хоть и подпил уже не слегка сногсшибательной диктаторской настойки, – а она, по словам диктатора Кореша, такой диктат в голове учиняет, что даже он диктатор от рождения и то впадает в вассальское положение по отношению к тому, кто там, у него в голове, отныне диктует ему, что делать или не делать, – всё же когда тебя так напрямую сравнивают с дураком, то если это как следует не обоснует человек, утверждающий эти наносящие вред его репутации слова, то он должен на это будет реагировать.