Виктор Зернов - Кузьмич

ПРИБЛИЖЕНИЕ УЧЕБНОГО ГОДА. НЕОЖИДАННЫЙ ВЫХОД КУЗЬМИЧА.

В Торгпредстве мне сообщили, что учёба начнётся с 10 сентября и попросили заехать в школу за учебниками. Шорин ждал ответа на телеграмму, но центр молчал. Видно, в нашу авантюру никто не впрягался. Борис был очень занят. Сложно было определить в офисе он или в городе, а при встрече рука его устало приподнималась и опускалась, что означало: «Не до тебя». И на рыбалку мы ездили отдельно. Видимо, не совпадали ни во времени, ни в пространстве. Своих приёмщиков я потчевал свежей плотвой, содержащей всяческие витамины, помогающие выдержать тяготы заграничной жизни. Время тикало как-то не созидательно, хотя начались и приёмки, и отгрузки, и копились деньги на автомашину. Семья была на низком старте. Не знаю, хотели ли они вернуться в австрийскую столицу, но категорических сомнений не чувствовалось. И тут в одну из суббот раздался звонок от Шорина. Он был возбуждён и приглашал меня на судака, которого он поймал и приготовил «как в лучших домах Лондона». Приглашение было очень настойчивым, и я согласился. И не зря! Судак был великолепным, и его было много. В гарнире не было необходимости, его заменили свежие овощи и водка. «Вот поймал, представляешь, на подлещика, других живцов не было. Никогда бы не подумал – ведь судак такой капризный!» После бутылочки холодненькой поступило предложение прогуляться, тем более что Кузьмич два раза вставал с моих нижних конечностей, куда он устроился сразу после того, как я уселся за стол, и настойчиво смотрел на Бориса. После слов о прогулке он вылез из-под стола и забегал по комнате, что означало нетерпение и лёгкое порицание нашей медлительности. Гуляя по тропкам и асфальтированным дорожкам парка, Борис то снимал, то надевал на Кузьмича поводок и торопливо рассказывал. Он встречался с Ткачом и уточнил все вопросы, которые задал Центр (при слове Центр я принимал серьёзный вид). Всё утвердили: и модель двигателя, и цену, и способ доставки. Осталось получить окончательное согласие, познакомить Ткача с Лётчиком, доработать вопросы погрузки, выгрузки в Словакии и порядок передачи денег. Операция будет поставлена на контроль на самом верху. Шорин поднял вверх правую руку с указующим перстом, а там или грудь или голова, но кусты и кресты будут обязательно. Шутил Борис как-то невесело, поэтому, когда нашему взору открылось уютное кафе с играющей внутри музыкой и шумным разноголосьем, он оживился и предложил войти. Кузьмич тоже оживился, а зря. Мы его привязали к нижним стропилам лесенки, ведущей в весёлую колготню. На нас никто не обратил внимания. Было шумно, накурено, громко звучала музыка. Гуляла, в основном, молодёжь. Танцевали. Борис бросился в бой, приметив девушку, выглядевшую, на его взгляд, чуть старше подружек. Я тоже нашёл себе пару и уже через пару минут плавал в гуще людей, пытаясь объясниться с партнёршей. Мы танцевали рядом с Борисом, который старался по-английски убедить «свою» девушку в наших мирных намерениях. Она посмеивалась, но как-то неестественно, и всё время поглядывала на своих друзей, которые жестикулировали и поглядывали на нас. Несмотря на диалект, мне удалось разобрать, что нами не очень довольны, и я сказал Борису о своих подозрениях. Он, пребывая в эйфории от близости девичьего тела и от ранее выпитого, отказывался мне верить и продолжал обаять по-английски. Моя интуиция вынуждала меня что-то предпринять, и я вынудил Шорина выйти. Радостные лица партнёрш подтвердили правильность принятого решения. Недовольно ворча и упираясь, Борис позволил увлечь себя наружу. Когда мы протиснулись к выходу и оказались на верхней площадке лестницы, перед нами открылась картина маслом, достойная не только современников, но и древнегреческого сюжета. В слегка одурманенном алкоголем мозгу родилась «великая» мысль, что русские, сами того не ведая, создают неожиданные композиции, однако в это время и в этом месте нет талантливого художника, который бы мог прославить участников действа. Я ясно представил себе это произведение: мы с Борисом, одетые в тоги и туники, вооружённые мечами, стоим на постаменте и взираем на австрийский плебс, который рвётся к нам за милостынями. Однако, встретив на пути яростное рычание Кузьмича, волна страждущих откатывается на исходные позиции, издавая при этом непереводимые возгласы негодования. Представив себе последствия такого негодования, мы, путаясь в тогах и туниках и теряя на бегу мечи, бросились вниз и, не отвечая на «приветствия» толпы, отвязали собаку и быстро удалились. Когда шум праздника затих, мы уселись на подвернувшуюся скамейку и некоторое время усердно отдувались. Борис успокаивал Кузьмича. Тот, ожидая благодарности от хозяина за хорошую службу, недовольно ворчал, но скоро, натянув поводок, увлёк Бориса в направлении дома. Получив ожидаемое угощение, он рухнул всей массой мне на ноги под столом, а Борис приготовил крепкий чай, который завершил ещё один день нашего пребывания в Австрии.

ЛЁТЧИК. СНОУ. РАЗВИТИЕ СОБЫТИЙ.

Машин вечером в Вене было немного, и через 40 минут я уже принимал душ, и сквозь шум воды услышал телефонный звонок. Звонила Люда из Москвы и сообщила, что они приезжают через неделю. Мне никогда не нравилась такая женская решительность, тем более в общих делах – могла бы и посоветоваться. Но билеты уже были на руках. Через помехи в телефонной трубке слышались детские голоса, я размяк и оставил упрёки на потом. Не планируя ничего на следующий день и не торопясь поэтому в постель, несмотря на усталость, я уселся перебрать документы и заодно подумать, на что обычно времени не хватает. Приёмка обычных станков, стоящих отдельно и в линиях и выполняющих, как правило, вспомогательные операции, скоро заканчивается. Часть из них на заводе уже смонтирована и предварительно опробована, претензий пока нет. А вот со сложными установками, снабжёнными современной электроникой, позволяющей работать с высокой точностью, могут возникнуть проблемы. Шорин как-то упоминал об этом, но время идёт, и придётся переговорить с ним, чтобы не затягивать процесс. Дело касается, в основном, станков немецкого производства, которые специально разрабатывались под наш проект, но без договорённости со Штельце вступать в переговоры напрямую с Маннексом было бы неосмотрительно. На глаза попалась визитная карточка Сноу. Вспомнился его залихватский вид на «яблочной» вечеринке в Кёльне. С ним тоже говорить о наших сомнениях рановато. Меня, видимо, настолько затронула история с Кузьмичом, что я решил на рыбалку не ехать, а поваляться подольше, потом где-нибудь перекусить, а заодно позвонить Лётчику, и если он будет настроен, устроить ему бой и поговорить, чтобы не отвыкал. Так я и сделал и вечером был уже в шахматном клубе, где среди играющих нашёл Лётчика. Он меня тоже заметил, слегка кивнул и улыбнулся. Положение на доске у моего знакомого было подавляющим, я подошёл и постучал «съеденной» пешкой по столу, обозначив приоритет на следующую партию. Так и случилось, через 10 минут мы сидели друг против друга, расставляли фигуры и обменивались фразами, которые обычно употребляют люди, которые долго не общались. Я сразу предупредил его, что наше дело на какое-то время зависло, поэтому будем совершенствоваться в шахматах, не забывая о красном вине, которое тут же было мной заказано. Партия была боевая, неоднозначная, ситуация менялась то в одну, то в другую сторону, что было предвестником приближающейся ничьей. Так и случилось. Посидев ещё немного, потягивая красненькое, мы решили немного прогуляться. Лётчик жил на севере Вены и до клуба добирался на метро, вот мы и пошли до ближайшей станции, расположенной у ратуши. Прощаясь, он сообщил, что планирует в ближайшее время проводить техобслуживание своего вертолёта и затем пробные полёты, и пригласил меня покататься. Пришлось сказать ему, что у меня куча приёмок и жена с детьми приезжают, поэтому я вряд ли найду время. В любом случае, как только станет легче дышать, я ему позвоню и, если будет не поздно, мы договоримся о полёте. Скорее всего, он догадался о причине моего отказа, но это было неважно. Главное, что инициатива осталась на моей стороне. Ведь многие люди, и не только в шахматах, предпочитают вести себя сдержанно, думая, что это временно. А потом привыкают. На следующий день Шорин от моего рассказа пришёл в восторг и произнёс небольшую речь, из которой следовало, что даже если мы движок не «продавим», то сможем в дальнейшем использовать этот канал для транспортировки другой техники. Он попросил меня всё сказанное написать в форме отчёта о беседе, и этот отчёт будет отправлен в Москву как очередное подтверждение намерений. По поводу высокотехнологичного оборудования Борис высказался уклончиво и подтвердил мои опасения, связанные с разрешительными документами. «Нужно напроситься на переговоры со Штельце, а то поставят нас перед фактом, и всё дело подвиснет. Лучше начать сейчас считать варианты. С Рощиным аккуратно переговори, у него голова светлая, набросайте идеи. А по поводу Сноу, съезди-ка ты по адресу его фирмы, посмотри, что там и как». До приезда семьи оставалась неделя, и кроме уборки, подготовки и закупки надо было ещё съездить на рыбалку, причём в рабочее время, подробно поговорить с Рощиным и набросать план с дельными предложениями, написать отчёт о встрече с Лётчиком, ну и вот теперь Сноу. Договорившись с Евгением, что я приеду к нему после работы на Техникер, заехал домой перекусить и затем отправился к офису Сноу. Дом, где располагалось бюро фирмы «Шольц», находился в одном из переулков недалеко от пересечения Виднерхауптштрассе с Гюртелем – московским Садовым кольцом. Во дворе был аккуратный маленький сквер, около которого мне удалось припарковаться так, что был виден вход в офис, во всяком случае, я так предполагал. У подъезда было как-то неспокойно. Входили и выходили молодые и среднего возраста мужчины. Это напоминало больше всего курьерский пункт, а не маленькую посредническую фирмёшку. Я уже собирался ретироваться, однако почувствовал как обстановка изменилась и одновременно увидел Дядю, который сел на одну из скамеек и закурил. «Теперь мне его не забыть», – пришла мне в голову мысль одновременно с закрытием левого окна и трогания с места. «Что-то здесь не так», – изрёк Шорин, когда я рассказал ему об этом эпизоде. Отчёт он даже не посмотрел, только сказал: «Срочно отправляю, ждём перемен». Тоже мне, Цой нашёлся! Вечером мы с Рощиным на Техникер обсудили ситуацию и пришли к выводу, что придётся предложить Штельце при приёмке сложных станков оформлять два вида документов, в одном из которых занизить главные показатели, а во втором указать фактические. Так же и акты о приёмке делать в двух экземплярах. Генеральный договор надо перелопатить и тоже заменить узкие места. Все эти действия изложить в отдельном документе, увязать гарантийные показатели с коммерческой составляющей, подписать этот документ, считать его закрытым и хранить оба экземпляра в местах, недоступных для третьих лиц. В официальном обращении будут находиться заниженные показатели, которые соответствуют разрешённым для экспорта. Все вопросы с «Маннекс» улаживает Штельце. Такова схема, а что скажут по этому поводу Шорин и Штельце? Шорин всё внимательно выслушал и через 15 минут вместе с Самсоновым исчез из поля зрения. Через час оба вернулись. У Ильи было злое лицо, а у Шорина – красное и недовольное. Собрали «хурал», на котором Илья, нарушая субординацию, заявил, что ему не нравится самодеятельность и что начальство обо всём думает. Несмотря на пытливый взгляд Бориса в мою сторону, я сказал, что нужна ясная генеральная линия, а иначе проект мы не потянем. Самсонов стал чеканить слова, и я узнал, что это не моё дело, что наверху всё будет улажено, что партизанщины он не допустит… Шорин наморщил лоб и что-то сказал Илье на ухо. Тот повернулся и исчез в своём кабинете. Приёмщики и женщины ничего не понимали, только Рощин сидел задумчиво и гладил край стола. Борис изрёк, что, мол, будем думать, и отправился в Торгпредство.