Владимир Зангиев - В тени транспарантов

– Как ты не поймёшь, он же типичный популист, снискавший симпатию народа пустыми лозунгами, которые никогда не осуществит.

– Ты не знаешь его. Мурат если что задумал, то на пути своём разобьёт головы всем недоброжелателям. А эти чистоплюи, вроде Хестанова, только и способны набивать собственные карманы. Создали себе удобную вотчину на наворованные у своего же народа средства и возомнили, будто осчастливили своим пребыванием нацию. Лично я бы всех их поганой метлой вымел отсюда прочь, чтоб не путались под ногами.

– Ты становишься совершенно несносен, мой мальчик, – сокрушалась мать, ощутив глубину педагогической запущенности в характере сына. – Сказывается пагубное влияние на тебя этого Кессаева. Тебе срочно надо с ним расстаться. Возвращайся домой, я подыщу тебе здесь приличную работу. Не надо больше заниматься политикой.

– Я без посторонней помощи всегда найду себе работу. И рад был бы не заниматься политикой, но социальная деятельность так тесно переплетена с политической, что их никак не разделить.

– Поэтому я изначально не хотела, чтоб ты занимался журналистикой. В газете нечего делать порядочному человеку.

– Мама, да брось ты оплакивать мою пропащую душу. Я далеко не ангел. И те, кто привыкли повелевать судьбами людскими, тоже совсем не святые угодники. Мало того, что своими бредовыми идеями построить для всех на земле коммунизм, довели страну до распада, теперь охаивают собственные идеалы. Они же вероотступники. Вчера были заядлыми коммунистами – сегодня все стали матёрыми демократами. Поголовно из атеистов обернулись в добропорядочных христиан, и истово осеняют себя святым знамением под церковными сводами, куда раньше не совались ни ногой. Давай больше не возвращаться к этой теме. Я сам разберусь со своими друзьями.

Женщина осеклась на полуслове, удручённая поведением взрослого сына:

– Ну, вот и поговорили!

– Ты забываешь, что я давно не ребёнок и не буду жить под чужой диктат. Я приезжаю, чтоб поприветствовать тебя, справиться о здоровье. А ты начинаешь навязывать свой образ мыслей. Мне это неприемлемо. Давай лучше поговорим о чём-нибудь таком, что нас объединяет. Что-то давно мы не рассматривали наш семейный альбом. Давай-ка его полистаем.

Хозяйка дома вдруг спохватилась и, как заботливая квочка над кладкой яиц, спугнутая с места лисицей, заметалась по комнате от комода к книжному шкафу, суетливо вспоминая куда засунула семейную реликвию. Наконец достала из антресолей пухлую папку альбома и расположилась с ним на коленях на диване подле сына:

– …а это тебе здесь три с половиной годика. Посмотри какой серьёзный. Это потому, что я разрешила завести щенка и ты его целыми днями воспитывал.

Сергей перевернул следующую страницу и там обратил внимание на фото молодой девицы в кружевной шали. То была старшая сестра матери Галина. У них отцы разные, но сёстры тесно дружили и не теряли связи, хоть и проживали вдали друг от друга. Галина так и обитала всю жизнь на Урале в городе Копейске. Временами они перезванивались или напоминали о себе почтовой весточкой ко дню рождения либо иной знаменательной дате. Однажды Сергей даже гостил у тётушки, только это было давно и недолго, когда закончил шестой класс.

– Мама, а почему тётя Галя никогда к нам в гости не приезжает? – поинтересовался Сергей.

– Так у них большое хозяйство: теплица, корова, свиньи, разная птица, собака. Огород тоже приличный – тридцать соток. И за всем нужен постоянный уход. Она даже отказалась от работы на производстве. У неё муж агроном в совхозе и хорошо зарабатывает.

Сергей ещё перевернул страницу. Взору предстал портретный оттиск молодого цветущего мужчины в косоворотке. Фотокарточка изрядно пожелтела от времени, но всё равно снимок передавал запечатлённое на лице Василия выражение гордости и сосредоточенности. Из-под сурово насупленных бровей смотрели уверенно и прямо умные глаза. Хоть ему в ту пору не было и тридцати, но в облике морщиной во лбу пролегла озабоченность рано возмужавшего человека. Сергей помнил, что на обратной стороне синими чернилами сделана надпись, предназначенная его умершей лет десять назад бабке Насте, выведенная любящей рукой: «Лучше вспомнить и взглянуть, чем взглянуть и вспомнить», и дальше – «Любимой Настюше от безутешно тоскующего в разлуке Василия». А снизу проставлена дата «15 мая 1938 года» и местопребывание – «город Рязань, Всероссийские курсы трактористов».

– Какое гордое выражение на лице, – обратил внимание Сергей, пристально вглядываясь в фотокарточку.

– Ему было от чего гордиться, – отозвалась Зинаида. – Ведь он был первым трактористом в Ольховке. А это в те времена считалось очень почётным, и выдвигали общим собранием лучших на эту вакансию. Колхоз имени Коминтерна отправил Василия в 1938 году обучаться на престижную профессию в Рязань на шестимесячные Всероссийские курсы трактористов. Он перед тем только что женился на твоей бабушке Насте.

– Да, я знаю, это первый муж бабуси.

– И она всю жизнь его любила, – продолжала мать пересказывать сыну давно известную в семье историю. Сергей не перебивал и, наверное, уже в сотый раз слушал. Это был своего рода ритуал приобщения молодого поколения к семейной хронике событий ушедшего времени. В юные лета сын не придавал, как и все дети, особого значения прошлому семьи. Однако с годами стал проявлять интерес, тем более, что не всё было понятным в их истории и некоторые белые страницы требовали заполнения недостающей информацией. В частности, с первым мужем бабы Насти случилась ужасная трагедия, о которой долго не принято было распространяться. Что поделаешь, времена были такие! За любое неосторожно сказанное слово человек запросто мог поплатиться долгими годами пребывания в лагере, а то и вообще жизнью. Особенно опасно было высказывать мнение при посторонних. Бедняга просто исчезал однажды. Так и за Василием приехали сотрудники НКВД ночью и забрали с собой. Даже не позволили ему напоследок обняться с женой и дочерью. Это случилось в сентябре тридцать девятого. Больше о нём ничего не было известно. За что взяли, на какой срок осудили, и вообще, куда он подевался? Баба Настя делала запросы в соответствующие органы, чтоб узнать дальнейшую судьбу супруга, но ей неизменно приходил ответ: указанный гражданин по нашему ведомству никогда не проходил…

Сергей вопрошающе поднял взгляд на мать и произнёс:

– Я помню деда Панкрата с тех пор, как гостил у бабушки Насти в Ольховке. Он тогда ещё жив был. Мне не понравился своим мрачным видом. От такого доброго слова не дождёшься. Как только баба Настя могла выбрать себе в мужья такой экземпляр?

– Ей особо выбирать не пришлось. Дело в том, что парторг в колхозе объявил Василия врагом народа, и на семью пало тяжёлое бремя. Такое клеймо накладывало презрение окружающих и ограничения со стороны государства. Члены семьи не могли, например, участвовать в выборах, не имели права слова на колхозных собраниях, их бессовестно обделяли во время распределения продуктов, полагавшихся на трудодни. В общем, много чего лишались. Поэтому подобных граждан называли лишенцами.