Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры

Цезарь, внимательно слушавший обоих стариков, решил, что настала пора вмешаться.

– Да пошлют вам удачу римские боги, – смущенно сказал он, – я невольно услышал ваш спор.

Оба ветерана обернулись к нему. На Цезаре была накинута темная трабея без пурпурной полосы. Римляне не узнали городского претора и верховного понтифика. Он пересел поближе к ним.

– Бог изобилия Сатурн развязал нам языки, – немного недовольно проворчал уже основательно подвыпивший Публий.

– Я слышал ваш спор и решил высказать свои суждения.

– Ты молод, – вздохнул с пьяным умилением Квинт, – наши рассуждения кажутся тебе давней историей. А для нас это вся жизнь. Мы помним Рим во времена его былого величия.

– А разве сейчас величию Рима что-то угрожает? – весело спросил Цезарь, подзывая Пинария: – Принеси нам лучшего вина, которое может быть среди твоих запасов.

Пинарий, поклонившись, быстро исчез. Он знал, что не всегда нужно узнавать Цезаря.

Старики оживились.

– Ты не римлянин? – спросил один из них. – Видимо, ты приехал издалека?

– Нет, – улыбнулся Цезарь, – я римлянин, и мне интересно слушать ваши слова о величии Рима.

– Его не осталось, – вздохнул Публий, – уже нет Суллы, а Помпей никогда не заменит диктатора. Я сражался под руководством Помпея и знаю его мягкий нрав.

– А разве Риму нужен новый диктатор? – удивился Цезарь.

– Риму нужны новые проскрипции, – разозлился Квинт. – Видимо, Юпитер поразил твой разум, Публий. Нам нужны мудрые консулы и сенаторы, чтобы спасти республику.

– Сенат не сможет спасти республику, – твердо сказал Публий, – они погрязли в роскоши и разврате. Их не интересует ничего, кроме собственного честолюбия. Благо государства для них прежде всего возможность разбогатеть в новых провинциях. Выбирая из своей среды консулов и преторов, они думают только о своей личной выгоде. Триумфа добиваются ради самого триумфа и собственных амбиций, а не во благо государства, их деньги идут на новых рабынь и всевозможные утехи, а римские граждане умирают от голода.

Раб принес кувшин, наполненный секстарием [141]фламенского вина. У стариков заблестели глаза.

– Клянусь Церерой, богиней плодородия и земледелия, я не пил подобного вина уже давно, – счастливо улыбаясь, сказал Публий, первым попробовавший этот напиток. Цезарь из вежливости пригубил чашу с вином, фламенское было сильно разбавлено, но он не стал говорить об этом ветеранам.

– Ты прав, – воскликнул Квинт, – это напиток богов. Спасибо тебе, добрый человек.

– А что ты думаешь о судьбе Рима? Ты не согласен со своим другом? – спросил Цезарь у Квинта, возвращаясь к прерванной дискуссии.

– Согласен, – кивнул ветеран, – все правильно, но не диктатор нужен Риму, а умные правители. Пока вся власть будет у сенаторов, ничего не изменится. Они сменяют друг друга каждый год и думают только о благе для себя.

– А популяры, – осторожно спросил Цезарь, – они ведь против оптиматов?

– Они ничем не лучше, – вздохнул старый сулланец Публий.

– У популяров только Цезарь мог бы стать достойным консулом, – сказал Квинт, – а остальные думают лишь о собственной выгоде.

– А Цезарь не думает о личной выгоде? – быстро спросил верховный понтифик.

– Конечно, и он такой, как все, но он всегда жертвует часть своих денег римским гражданам, и это все знают.

– Да, да, – согласился Публий, – только Цезарь думает о бедняках вроде нас. Остальные так же далеки от римлян, как наши боги. Но он тратит не свои, а чужие деньги. Я слышал, у него огромные долги. Ему не разрешат даже уехать наместником в Испанию после завершения претуры. Так все говорят, – проговорил Квинт уже заплетающимся языком, – а больше никого нет. Есть еще Помпей, но он далеко от Рима. И есть Красс, который слишком богат, чтобы понимать римских граждан.

– Значит, только диктатура? – спросил Цезарь, вставая.

– Нет, – ответил Квинт.

– Да, – стукнул чашей Публий.

– Если у нас будут достойные сенаторы… – начал Квинт и, вдруг уронив голову на скамью, пробормотал: – Впрочем, достойных все равно не будет, среди наших сенаторов таких нет.

– Нужен новый Сулла, – сказал более трезвый Публий, – и тогда сразу будет порядок. Римляне больше не будут ждать хлеба из Египта. Они его будут забирать силой.

Цезарь подозвал Пинария и отдал ему несколько сестерциев:

– Дай им еще вина. А когда я уйду, расскажи им, что их угощал Гай Юлий Цезарь.

– Хорошо, – Пинарий торопливо взял сестерции. – Тебе понравилось мое вино? – лицемерно спросил он.

– Очень. Где ты достаешь такую вкусную воду? Она мне понравилась.

Пинарий с ужасом помахал руками.

– Это настоящее фламенское.

– Выпей его сам во славу и величие Рима. Хотя наша слава и величие так же разбавлены водой, как и твое вино. – Улыбаясь, Цезарь пошел к выходу.

– Кто это был? – подозрительно спросил Публий.

– Сам Цезарь, – угрюмо отозвался хозяин.

– Цезарь? – Публий долго смотрел вслед ушедшему. Затем перевел взгляд на заснувшего Квинта и тихо пробормотал:

– Я же говорил, нам нужен диктатор.

Словно внезапный толчок во сне разбудил девушку, и она проснулась, пытаясь вспомнить свой растаявший сон. Кажется, что-то связанное с отцом. В последние ночи она часто видела один и тот же сон, в котором рядом с отцом уже не было Помпеи. Ей изначально не нравилась красивая мачеха, но, когда чувства к отцу окрепли и усилились в ее душе, она возненавидела Помпею. В сравнении с мужем та проигрывала еще больше, ибо часто не понимала Цезаря во время его многочисленных бесед в триклиниях с гостями. Помпея по-своему, конечно, любила Цезаря и уважала его, в глубине души сознавая превосходство мужа. Но, как и всякая женщина, рассматривала мужа, делящего с ней ложе, со своих, сугубо заземленных позиций. Тонкие, иронические замечания Цезаря, понятные лишь немногим, зачастую были просто недоступны ей, а его поведение и насмешки над богами даже возмущали и пугали ее.

Отдавая должное мужу как государственному деятелю и политику, Помпея считала себя более компетентной в вопросах человеческих отношений, на встречах с соседями и друзьями.

Грубые, циничные замечания Клодия, развратный шепот его сестры, напыщенные беседы глупых римских матрон и пустые рассуждения недалеких сенаторов были куда ближе Помпее, чем все речи Цезаря. Она представляла собой соответственно продукт римской эпохи со всеми своими слабостями и недостатками.

Выросшая в традиционной римской семье, привыкшая к роскоши и безделью с детских лет, Помпея находила особое удовольствие в общениях с себе подобными римскими гусынями. Для полноты ощущений ей требовалась только дружба с Клодией. Бесстыжая и развратная Клодия с удовольствием рассказывала Помпее все городские новости, иногда сочиняя более обычного. Найдя в Помпее благодарного слушателя, Клодия рассказывала о римских семьях, уверяя жену Цезаря в необузданном разврате всех римлян, молодых и старых, мужчин и женщин. Выдавая заведомую ложь, Клодия находила в этом особенное удовольствие, пытаясь приписать собственные пороки другим. Хотя справедливости ради отметим, что Клодия часто говорила правду, живописуя римские нравы.