Массимо Фелизатти - Агава

— Эй, у тебя сейчас титьки выскочат, — добродушно шутит Дамиана, поймав его взгляд.

Кристина пожимает плечами и смеется — мол, ей все равно, однако платье все же поправляет.

Паоло жарко; по совету Дамнаны он надел пиджак и галстук. Что ж, когда прохладно, пожалуйста, он не против, но летом галстук — все равно что веревка на шее. Он с удовольствием распустил бы узел, но капитан, на котором безупречный светло-синий костюм, подобранная в тон рубашка и изящный шелковый галстук с рисунком в стиле Миро, чувствует себя, судя по всему, прекрасно, и Паоло не осмеливается расстегнуть даже пуговку на воротнике рубашки.

Но как бы там ни было, на протяжении всего ужина он ощущает близость Франки. Девушка ест мало, стакан с вином едва пригубила. Оборачиваясь время от времени в ее сторону, Паоло. замечает, что она украдкой поглядывает на него.

Эмануэле — настоящий джентльмен и ухитряется оказывать за столом внимание всем трем женщинам. Паоло удивлен. Он не подозревал, что капитан так хорошо воспитан и образован. Он пробует подловить Эмануэле на политике, но тот ловко переводит разговор на философию. Похоже, он слегка приударяет за Кристиной, но не обходит вниманием и Франку. Но тут Паоло перехватывает устремленный на капитана взгляд Дамнаны. Ах, вот оно что! Он даже улыбается своей догадке.

Приходит очередь мороженого. Кристина поднимается, чтобы убрать со стола и достать мороженое из холодильника, Франка вызывается помочь ей. Возможно, они хотят о чем-то поговорить наедине, но не исключено, что Франке просто невмоготу все время быть на людях.

Эмануэле смотрит вслед девушкам, скрывшимся на кухне. А когда уходит за сигаретами и Дамиана, он, пользуясь удобным моментом, обращаются к Паоло:

— Послушай, эту версию о самоубийстве приняла даже Франка. То, что люди, о которых она говорила, сразу примчались на место происшествия, более чем естественно: некоторые вещи, если оставить их на виду, могут стать причиной ужасных неприятностей.

Голос капитана спокоен, но тверд. Ну, все. С Паоло на этот вечер достаточно.

— Некоторые вещи… Ты имеешь в виду документы о стандартизации вооружений НАТО? — спрашивает он резче, чем ему хотелось. — А тот сукин сын несколько часов назад заявил мне, что генерал не имел никакого отношения к этой истории.

— Допустим, — отвечает капитан.

Сейчас это уже не тот Эмануэле, который только что за столом развлекал дам веселыми историями.

— Речь идет о тысячах миллиардов… — замечает Паоло не без язвительности. — Некоторые ради такой суммы могут пойти на что угодно.

— Генерал застрелился сам, никаких сомнений быть не может.

Эти слова Эмануэле произносит сухо, решительно. Принесли мороженое. Франка расставляет вазочки, а Кристина накладывает.

— Если вам обязательно нужно говорить о моем отце, то делайте это либо при мне, либо потом, когда уйдете отсюда, — говорят Франка.

Дамиана знает, что разговор начал не Паоло, и она находят соломоново решение;

— Если вы еще раз коснетесь этой темы, то, честное слово, ноги вашей в моем доме больше не будет.

Мороженое едят в комнате: на террасе стало прохладно. Только Паоло остается на свежем воздухе — ему нужно прийти в себя. Опершись локтями о перила, он прислоняет лоб к холодной металлической стойке. Вдруг к нему тихо подходят Франка и становится рядом, в самом углу, так что лицо ее остается в тени густой зеленой живой изгороди.

Паоло не может не признаться себе, что присутствие девушки его волнует — именно физическое ее присутствие, ее трогательная хрупкость и беззащитность. Так хочется ее приласкать. Черт возьми. Кожа у нее, наверно, мягкая, как воробьиные перышки. Он чувствует, до чего она одинока.

— Да, я верю, что он застрелился сам, — доносится из тени тихий голос девушки, и Паоло даже не уверен, что слова эти обращены именно к нему. — И чувствую себя… соучастницей, что ли: ведь я тоже покинула его; мне трудно говорить, я не могу разобраться в этой истории… Возможно, еще и потому, что я не понимала отца.

— Человека вообще трудно понять, особенно… — он хотел сказать «военного».

Но Франка, не слушая его, продолжает:

— Он был репуббликино, понимаешь? И отсидел четыре месяца в концлагере в Кольтано. Потом таких, как он, то есть тех, кого сразу после войны арестовывали, стали выдвигать… в общем, очень скоро для фашистов настала легкая жизнь. А я все упрекала его: даже если он и не злоупотреблял открывшимися перед ним возможностями, то ведь и не отказывался от того, что ему предлагали… ну, от всяких там привилегий. Мне кажется, он по-своему старался искупить свою вину, работал как одержимый… «Я — слуга Республики», — говорил он, когда я пыталась критиковать армию, понимаешь?

Наконец-то ее прорвало. Паоло слушает слова девушки, сознавая свое бессилие. Что он может ей сказать? Он ждал слез, но их нет. Конфликт поколений, очевидно, накладывает печать и на человеческие страдания. Паоло чувствует себя одновременно и стариком, и незрелым юнцом. А Франка продолжает — спокойно, тихо:

— Он никак не мог освободиться от комплекса вины, и потому для него существовало одно лишь чувство — чувство долга. Если кто-то от чего-то отказывался, он брался за это. Шел на любые трудности, готов был ехать куда угодно — из Фриули на Сардинию, с Сардинии в Апулию; вечно мне приходилось менять школу, Да и матери все это до смерти надоело; сколько раз она говорила ему: «Все, большей за тобой не поеду! Ты превратил меня в какой-то дорожный баул, даже подруг себе завести не успеваю». Такого чувства долга я тоже не могла понять. И он остался один. Он был интересный, умный собеседник, и вообще — это же мой отец… Но каждый раз, когда я навещала его, я думала об одном и том же: «А вдруг мне удастся выведать у него что-нибудь полезное для нашего дела».

— И что же он тебе рассказывал в последнее время? — Паоло тотчас пожалел, что спросил об этом, но что поделаешь, такая уж у него профессия.

— Не задавай дурацких вопросов, — отвечает она, но не сердито. — Я же тебе сказала: чувство долга для отца было превыше всего.

Мороженое у них совсем растаяло, и, чтобы переменить тему, Паоло говорит:

— Пойду возьму еще немного. Тебе тоже?

С вновь наполненными вазочками они присоединяются к остальным. Эмануэле обсуждает с Кристиной спортивные новости, а ДамИана, кивая на дочь, говорит:

— Моя дылда все растет, растет, никак не остановится. Я уже смирилась, пусть дорастет хоть до двух метров. Хотела бы я только знать, в кого она такая.

Конечно, в нем есть некое обаяние, думает Паоло, поглядывая на Эмануэле Инчерти. Паоло заметил, что, беседуя с Кристиной, тот не упускал из виду и его с Франкой, и кое-что из их разговора он слышал. Странно. И Инчерти, и Франка считают, что генерал покончил с собой. Выходит, вопрос исчерпан.