Константин Преображенский - КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио

По окончании Школы нерадивого водителя предстояло сдавать выпускной экзамен. Каждый получал лист, содержащий пятьдесят вопросов, с двумя возможными вариантами ответа. Неправильный нужно было зачеркнуть. Первый вопрос был такой: «Что важнее для водителя — знание правил или добросердие?»

Но в контрразведке добросердия не было…

На четвертом этаже, куда меня привели, было абсолютно то же самое, что и на первом: большая комната с зеленоватыми, как во всех официальных учреждениях Японии, стенами была уставлена казенной, но в то же время красивой, изящной мебелью: стульями и креслами из блестящих алюминиевых трубок с синими дерматиновыми сиденьями и спинками. В углу возвышался серовато-зеленый стол, похожий на учительский, и вообще все помещение очень напоминало школьный класс.

За этот стол сели трое из моих сопровождающих — по-видимому начальство, остальные расселись по стульям, некоторые же остались стоять у двери. Не потому, разумеется, что стерегли меня: просто их чин пока не позволял им сидеть в присутствии старших.

Несколько минут начальники громко совещались, абсолютно не смущаясь моим присутствием. Потом дверь открылась, и вошли четверо полицейских в особых водонепроницаемых костюмах, которых никогда прежде я не видел. Это были просторные штаны и куртки из прозрачного пластика, надевавшиеся поверх пиджаков и брюк. Ни слова не говоря, они, облегченно вздыхая, сняли дождевую амуницию, свалили ее на пол, где тотчас образовалась лужа, и тоже разместились поодаль, среди равных по званию. Очевидно, они находились в засаде среди кустов, пол дождем, на тот случай, если я попытаюсь бежать.

На какую-то долю секунды мне показалось, что я словно нахожусь среди своих коллег, чекистов, и все мы ждем, когда наши младшие коллеги из Седьмого управления, одетые в милицейскую форму, поймают под дождем американского шпиона и приведут его сюда, в просторную, светлую комнату, где мы будем вести с ним вежливые беседы.

Наконец начальники, закончив обмен мнениями, обратились ко мне:

— Мы должны вас обыскать. Встаньте, пожалуйста!..

— Требую пригласить советского консула! — твердым голосом заявил я, тем более что опять застрекотала видеокамера. Эта фраза — единственная, которую имеет право произнести советский разведчик, оказавшись в плену.

Но как же мне не хотелось, чтобы здесь появился консул! Ведь почти все они — чекисты и служат в управлении «К»! Не исключено, что под видом консула припрется сам заместитель резидента по внешней контрразведке У., который выше меня по чипу и оттого начальство ему доверяет больше. А он постарается истолковать любое мое слово или действие в негативном свете. Главная задача этой категории людей — выявить и разоблачить, а не поддержать и помочь, КГБ — это не благотворительная организация!

— Советский консул здесь абсолютно не требуется! — решительно возразил старший из японцев. — Мы же вас не арестовываем. Сейчас поговорим полчаса, а потом отпустим!

Я вздохнул с облегчением, но виду, конечно, не подал.

— Итак, мы должны вас обыскать. Встаньте, пожалуйста! — повторил главный полицейский, на что я, как и положено разведчику под видеокамерой, никак не отреагировал. Тогда пожилой японец, сидевший рядом, повторил эти слова на ломаном русском языке.

— А вам я советую получше овладеть русским языком! — произнес я по-японски, и все вокруг, включая переводчика, дружно рассмеялись. Казалось, еще секунда, и все мы обнимемся ведь мы — офицеры спецслужб, Да, сейчас мы находимся по разные стороны баррикады, но так ли уж это важно!

Но тут двое полицейских подошли ко мне и подняли за локти. Я, разумеется, не стал противиться и встал сам, но для зрителей видеофильма это выглядело так, будто они меня подняли насильно.

Нехотя ощупав карманы брюк, они вынули из правого бумажник, а из левого большой медный ключ от ворот токийского отделения ТАСС. Я собирался вернуться поздно и потому прихватил его с собой. Откуда мне было знать, что не возвращусь туда больше никогда…

— Ну и что же это за ключ? — хитро прищурившись, спросил главный полицейский, стараясь меня подловить. Если бы я ответил, что это — ключ от ворот в мой офис, в чем нет ничего предосудительного, он через несколько минут обязательно сказал бы мне так: «На вопрос о ключе вы ответили. Тогда почему вы не можете ответить на остальные?..»

— Даже на вопрос о ключе я отвечать отказываюсь!..

И они опять все дружно рассмеялись.

— Тогда ознакомьтесь с предписанием суда! — официальным тоном заявил полицейский, и один из его подчиненных вручил мне фирменный листок с красной печатью.

В нем говорилось, что я оказывал некоторое давление на гражданина КНР Кана и поэтому подлежу задержанию с целью изъятия записных книжек и прочих уликовых материалов.

— У вас имеются при себе записные книжки? — спросил главный полицейский довольно-таки смущенным тоном, ибо знал, что никакой разведчик никогда не отправится на шпионскую встречу с записными книжками. При нем может оказаться только новый блокнот, на случай если потребуется что-нибудь записать.

Я презрительно хмыкнул, и все присутствующие опять дружно рассмеялись. Но один уликовый материал у меня все-таки был: радиоприемник с очень тонкой настройкой, которая рядовому радиослушателю не нужна. Он был куплен в обычном токийском магазине радиотоваров и потому не мог быть принят судом как доказательство шпионской деятельности, тем более что в Японии вообще нет закона о шпионаже. Зато для пропагандистской кампании в газетах годился вполне. И еще у меня имелся карманный магнитофон, на который КГБ требует записывать беседы с наиболее важной агентурой, хотя в Москве их переводить некому, и крошечные кассеты лежат месяцами, а порой и годами, в картонных коробках для секретных материалов, задвинутых в глубь железных сейфов, с глаз долой, чтобы в положенный срок быть уничтоженными по акту. То есть, проще говоря, запись стирают, а сами кассеты сотрудники разведки уносят домой.

— Обвинение против вас было шатким. Вам нужно было нанять адвоката и обратиться в суд! — говорили мне потом японцы уже в Москве.

Разумеется, все это можно было бы сделать сейчас, но не в то суровое советское время. Тогда, в 1985 году, горбачевская перестройка еще только начиналась, и было неизвестно, чем она должна была завершиться, может быть, даже и репрессиями Сама идея вступать в контакт с японским судопроизводством считалась предательством родины. Разведчик, которого арестовали через полгода после меня, предлагал руководству резидентуры подать в суд на неправомерные действия полиции, но на него смотрели как на прокаженного. В Москве об этом факте рассказывали с ужасом. Начальники всерьез подумывали о том, чтобы объявить этого разведчика сумасшедшим.