Михель Гавен - «Роза» Исфахана

— Да, конечно, ханум, — ответил за всех Нассири. — Лично я обязательно приглашу на время беседы с полковником вашего юриста.

— Что ж, тогда разойдитесь пока по рабочим местам, — распорядилась Джин и снова выглянула в окно. Козырнув полковнику, лейтенант побежал к зданию, где располагались казармы охраны, а аль-Балами, одернув мундир, двинулся к входным дверям миссии. — Кажется, аль-Балами направляется сюда. Что ж, я поговорю с ним сама.

— Но, мадам, — предложил Маньер осторожно, — может быть, вы позволите мне поприсутствовать рядом? В качестве свидетеля, так сказать…

— Благодарю за поддержку, Франсуа, но не стоит, — отказалась Джин. — Полковнику прекрасно известно, о чем он может себе позволить беседовать со мной, а о чем — нет. В конце концов я ведь не гражданка Ирана, собирающаяся покинуть страну, а официальный представитель очень солидной и уважаемой в мире гуманитарной организации. Так что не волнуйтесь за меня, Франсуа: аль-Балами не позволит себе в моем присутствии ничего такого, что выходило бы за рамки общепринятых правил и приличий. Тогда как в присутствии постороннего лица разговор может не получиться. Поэтому возьмите с собой Марьям, Франсуа, и отправляйтесь с ней к Симин Туркини. — Она подошла к Марьям, ласково погладила по руке. — Всё обойдется, Марьям, не вешай носа.

— Ладно, мадемуазель, прошу следовать за мной, — тронул доктор Маньер готовую вот-вот расплакаться девушку за рукав. — Думаю, тут и без нас разберутся. Сухраб, вы с нами?

— Да, да, конечно, — взволнованно поправив очки, Нассири поспешил за французским доктором и Марьям. На пороге не выдержал — остановился. — Я вас очень прошу, Аматула, будьте с полковником осторожны, — попросил проникновенно, почти отечески. — Я знаю эту породу людей: они способны на любую пакость, на любой бесчестный поступок. Не доверяйтесь ему, ханум. Будьте начеку!

— Я знаю, Сухраб, с кем имею дело, — улыбнулась в ответ Джин. — Да и полковник знает, что я крепкий орешек и что у меня надежная защита, которую в сложившихся обстоятельствах ему лучше не испытывать на прочность. Так что, я думаю, он будет предельно вежлив со мной.

— Я буду молить Аллаха, чтобы всё закончилось благополучно. Для всех. — Нассири многозначительно посмотрел на Джин, и она поняла, что он имеет в виду и Шахриара.

— Надеюсь, что Аллах услышит ваши молитвы, Сухраб.

— Ага, Нассири, вот вы-то как раз мне и нужны! — раздался в коридоре грубоватый окрик полковника. — Кстати, почему, интересно, у вас сегодня не раздают противорадиационные фартуки? Радиация закончилась, а?!

— Господин полковник, будьте любезны оставить пока доктора Нассири в покое, — поспешила вмешаться Джин, увидев на лице Нассири растерянность, вызванную внезапностью появления аль-Балами. — Согласно международному закону о защите личности, господин Нассири имеет право объясняться с представителями властей страны, от которой потерпел политические притеснения, в присутствии адвоката. И наш адвокат, месье Буа-Канн, сейчас подойдет. Пожалуйста, Франсуа, пригласите его сюда, — попросила она французского доктора, в замешательстве застывшего от наглости полковника в коридоре. — И приготовьте вместе с ним помещение, где господин полковник мог бы побеседовать с доктором Нассири так, чтобы ничьи права не были при этом нарушены либо ущемлены.

— Хорошо, мадам, сейчас позову, — несколько севшим голосом ответил Франсуа. И прошипел вполголоса доктору Нассири: — Идемте уже скорее, Сухраб! Не мозольте ему глаза!

Джин же тем временем сухо осведомилась у незваного гостя:

— Не могу ли пока удовлетворить ваше любопытство я, полковник? Что вас привело к нам на этот раз? Пожалуйста, входите, — жестом пригласила она его в свой кабинет. — Не волнуйтесь, помещение уже обеззаражено, — наградила его Джин ехидной улыбкой, заметив, что тот слишком уж нерешительно переступает через порог. — Дело в том, господин полковник, что полоний… — на этом слове аль-Балами вздрогнул и втянул голову в плечи, — распространяется в окружающей среде с поистине молниеносной скоростью и цепляется ко всему, даже к частичкам пыли. Но незначительные количества его легко удаляются даже с помощью обычной влажной уборки. Моя же болезнь тоже уже практически побеждена, так что и меня вам бояться не следует. Присаживайтесь, — она указала ему на кожаный диван. — Я слушаю вас.

— Благодарю, ханум.

Аль-Балами тяжело, с сопением, опустился на диван. Поерзал, устраивая свое тучное тело поудобнее. Джин заметила, что выглядит он гораздо хуже, чем в предыдущую их встречу: лицо опухло, глаза, и без того малюсенькие, превратились в узкие щелочки, украшенные снизу массивными синеватыми мешками. Судя по всему, переживания минувшей ночи не прошли для полковника даром: явно трясется и за свою карьеру, и за будущее благополучие.

— Известно ли вам, ханум, — приступил к «допросу» аль-Балами, предварительно промокнув платком покрывшийся испариной лоб, — где сейчас находится капитан Лахути?

— А почему это должно быть известно мне? — ответила Джин встречным вопросом, недоуменно пожав плечами и присев в кресло напротив. — Разве капитан Лахути — мой подчиненный, чтобы докладывать мне о своих планах? Впрочем, со слов нашей медсестры Марьям — она встретила его сегодня утром, — мне известно, что капитан уехал в Тегеран. А уж зачем он туда отправился — это, я полагаю, вам, господин полковник, известно лучше, чем мне.

— В котором часу он уехал?

— Точно не знаю, — вновь пожала плечами Джин, — но Марьям говорила, что где-то около девяти часов утра.

Полковник опустил голову и замолчал. Его толстые, похожие на сосиски пальцы беспрестанно мяли берет, выдавая внутреннее нервное напряжение. Покатый шишковатый лоб снова покрылся испариной.

— Пока всё совпадает, — пробормотал он вполголоса, не отрывая взгляда от ковра. — Лейтенант аль-Карим сказал мне то же самое…

«А ты надеялся, что Шахриар пустит себе пулю в висок, и ты приедешь сюда лишь затем, чтобы забрать его труп и отчитаться перед начальством в ликвидации отступника, позволившего себе нарушить приказ и попрать столпы учения Хомейни? — позлорадствовала мысленно Джин. — Или рассчитывал, все-таки застав бывшего лучшего друга, который спас тебе когда-то жизнь, живым и невредимым, укокошить его самолично? Впрочем, вряд ли… Ты ведь для того и придумал звонок от доктора, чтобы Шахриар сделал всё сам, а ты бы лишь пенки сиял, не пачкаясь. Да еще и повышение в звании потом за это получил бы. Нет, Шахриар ошибался: ты никогда не был ему другом! Напротив, ты люто ненавидел его и всю жизнь завидовал ему. Он-то вырос в хорошей интеллигентной семье, учился на архитектора, а ты в это время мыл унитазы в отеле „Шератон“ и яростно ненавидел богачей, справлявших в эти унитазы нужду. Зато потом ты попал на „нужную“ волну, и, возможно, эта волна возносила бы тебя всё выше, если б на твоем пути не выросла вдруг эта тощая жердь-врачиха из миссии, как ты меня называешь. Однако неудачка у тебя вышла с генеральскими-то нашивками, разлюбезный ты наш полковник аль-Балами! Как бы теперь тебя вообще ни разжаловали за „упущенную рыбку“. Обидно, небось, да? Еще бы! Вся карьера насмарку…»