Елена Алексиева - Нобелевский лауреат

В темноте он ничего не видел, но тем не менее привстал с дивана, на котором лежал, и даже попытался выпрямиться. Однако перед глазами все поплыло, и он снова рухнул обратно. Все тело ныло, было трудно двигаться. Единственным результатом его попытки встать было то, что ему нестерпимо захотелось в туалет.

Снаружи мелькнула молния, а потом раздался гром.

Он снова попытался встать, и на этот раз ему удалось удержаться на ногах. Вытянув вперед руки, он, как слепец, двинулся вперед, предположив, что там, где время от времени сверкает, должно находиться окно. А где-то рядом, перпендикулярно окну, должна быть стена. И действительно, спустя всего несколько шагов, он добрался до стены и стал продвигаться наощупь, держась за нее. Наткнувшись на что-то, сильно ударился и невольно выругался. Воздух был спертым и влажным. Пахло плесенью. Вдруг рука, скользившая по стене, что-то нащупала. Сомнений не было — это был выключатель.

Он нажал на него, но тут же снова выключил, ибо скудный свет, вспыхнувший под потолком, ослепил его, заставив зажмуриться.

Просторный двухэтажный дом казался уединенным, хотя неподалеку имелись какие-то дачи. Но эта его обособленность давала ощущение изолированности и безопасности.

Хотя дом был скрыт от чужих взглядов, он решил не рисковать и выходить только ночью. Как раз было новолуние, и ему было приятно, что молодая луна сопровождает его в коротких прогулках по участку, огороженному проволочной оградой, или висит прямо над головой, когда он ненадолго присаживался на каменной лестнице, ведущей на террасу. Днем лестница нагревалась солнцем, но ночью была холодной и влажной.

Ему еще не хотелось уходить далеко, хотя на гвозде у входной двери он обнаружил связку ключей от всех дверей в доме.

Деревья на участке уже расцвели, тюльпаны выпустили бутоны, обещая вскорости раскрыться. Этого ему было достаточно.

Так же было достаточно, что этот старый, грязный, запущенный дом сейчас принадлежал только ему.

Ставни на окнах были постоянно закрыты, даже днем, но ему не был нужен дневной свет. Когда было нужно, он зажигал лампу. Снаружи свет не был виден, и это его устраивало. А ночью ему хватало света луны и далеких звезд.

Он не помнил, как оказался в доме.

Воспоминания кончались тем моментом, когда вертящаяся гостиничная дверь вытолкнула его в ночной город.

Он не помнил даже названия гостиницы.

Иногда ему казалось, что все это сон, может быть, потому что его настоящая жизнь кончилась давным-давно, в том полуразрушенном подвале, когда каждая прошедшая секунда отдаляла его от зла, обрушившегося на него, ибо само зло было уже прошлым. Но тогда он был слишком молод, чтобы осознать, что если плохое осталось где-то там, то ты можешь быть счастлив. Хотя он так и не воспользовался свободой, даже не понял, что она у него есть.

А сейчас не только плохое, но все, что у него было, растворилось в прошлом.

По сути, ему осталось немного. Одна или максимум две книги. Когда закончатся книги, с ним тоже будет покончено. Хотя книги уже давно не были для него тем, чем были в самом начале. Он был готов написать их не потому, что они представляли для него большую важность, а для того, чтобы от них освободиться. Он носил их в себе всю свою жизнь, и сейчас, когда близился конец, они тяготили его больше всего.

Он их ненавидел. Ненавидел за то принуждение, на которое они обрекли его.

Он принял Нобелевскую премию, потому что верил, что она дарует ему вожделенную свободу, но стало еще хуже…

Став затворником заброшенного дома, он больше не думал об этом. Он не мог даже читать, потому что те несколько книг и газет, которые здесь обнаружил, были написаны на незнакомом языке. Время тянулось очень медленно, но это его не тяготило. Даже ожидание тех, кто рано или поздно должен был его найти, не страшило его. Он бы скорее спрятался от них, чем пошел их искать. Наверное, в какое-то холодное, дивное весеннее утро они появятся, чтобы спасти его, и он не сможет избежать унижения быть спасенным ими, кто бы это ни был. Куда бы он ни направился, везде его ожидало одно и то же, поэтому, даже не обдумывая варианты возможностей, в полном согласии с самим собой, он решил не трогаться с места.

По утрам, когда он пил чай, сквозь щели в ставнях он рассматривал нежные крупные головки тюльпанов и белые звездочки нарциссов — они всегда казались ему вырезанными из рисовой бумаги. Несколько раз он даже дерзнул покинуть свое убежище рано на рассвете, пока солнце еще не высушило росу на цветах. Он не боялся, что снова могут прийти те, которые оставили его здесь.

Конец все равно наступит — рано или поздно. Хотя сейчас, впервые за много лет, он наконец перестал думать о завершении жизни.

В подвале дома он обнаружил два ящика с проросшим картофелем, а также много яблок, которые, хоть и слегка подгнившие, все еще годились для еды. Были еще банки с великолепным сливовым вареньем и айвовым желе, на стенках висели связки лука и чеснока, а также какая-то незнакомая сухая трава, чьи стебли, собранные в пучок, источали терпкий аромат давно забытого лета.

В шкафчиках на кухне его тоже ждал сюрприз — там он нашел хотя и скромные, но весьма разнообразные запасы консервов, печенье, муку, подсолнечное масло и чай. Похоже, жители этого дома готовились к войне. С такими запасами можно было выдержать несколько недель, а если поставить себе целью, то даже и месяцев.

Неожиданно жизнь оказалась совсем обычной и вполне благополучной. Он всегда считал чем-то искусственным и снобистским нарочитое стремление к простой, немудреной жизни, но сейчас принял все с благодарностью, окунувшись в незнакомое для него состояние со всей страстью, с которой человек обычно отдается запрещенным удовольствиям, особенно, если поздно узнал о них.

Ему ничего не нужно было делать для того, чтобы просто жить. Поэтому каждое утро это вызывало в нем бесконечное удивление.

Оказалось, что жизнь не имеет ничего общего с травмами прошлого, или со страхами из будущего, да даже и с литературой. Теперь она полностью заключалась в содержимом кухонных шкафчиков и чудесных ароматах почти одичавшего сада, а также в пении птиц, которые еще на рассвете будили его своим многоголосым хором, и в белке, которая непонятно как оказалась на балкончике второго этажа, и стала грызть деревянный ставень двери, ведущей в комнату, где он спал.

Иногда ему приходило в голову, что в один прекрасный весенний день он сойдет с ума, и даже не заметит это.

Разумеется, он должен написать книгу, иначе как он поймет все то, что с ним происходит

Он не сомневался в том, что это будет очень сильная книга, может быть, даже самая лучшая его книга.

Лучше «Кровавого рассвета».