Елена Алексиева - Нобелевский лауреат

Несмотря ни на что, ей предстояла поездка.

А в дальнейшем, когда она выплатит, наконец, этот проклятый кредит, взятый на покупку квартиры, она сможет начать откладывать деньги, чтобы можно было позволить себе раз в два-три года поехать в какую-то незнакомую страну, где жизнь, хоть и неприлично дорогая, все равно лучше, чем здесь.

Она купит себе дорогой фотоаппарат, чтобы делать бессмысленные фотки и выкладывать их в интернете, а потом станет надоедать друзьям, заставляя их рассматривать ее шедевры.

Только вряд ли у нее будет кто-то, кому можно будет надоедать, да и на фотках сама она не сможет часто присутствовать, потому что, скорее всего, некому будет ее снимать.

Но Ванда быстро отмахнулась от этих мыслей. Она не могла позволить подобной ерунде испортить ей настроение. Во всяком случае, не сейчас, когда будущее стало гораздо ближе и как-то само собой начало упорядочиваться.

И в этот миг она вспомнила о матери. Красивый новый мир вдруг вспыхнул, потом сжался и сполз вниз со стены ее фантазий, словно выцветшие старые фотообои после протечки.

Ванда бросила все, что делала, — а по сути, она ничего не делала, — и пулей вылетела из комнаты. Спустя мгновение она уже мчалась в больницу. В подобной спешке не было необходимости, но это была реакция на ощущение возникшей паники. Ванда попыталась убедить себя, что она ничего не забыла, просто ей пришлось немного отложить поход в больницу из-за служебных обязанностей. Но у нее не получилось.

«Раз я себя не могу убедить, — подумала она, — то убедить ее у меня нет никаких шансов».

В больнице она снова столкнулась с доктором Милановым. Он был в таком же кислом настроении, как и всегда, может быть, ненамного бодрее своих пациентов.

«Словно какой-то Харон», — подумала Ванда, тут же испугавшись этого сравнения, которое столь услужливо подсунуло ей встревоженное подсознание.

Именно сегодня она как-то всерьез засомневалась, что этот доктор может кого-то вылечить. Интересно, на кого он работает? На какую-то фармацевтическую компанию? На медицинскую страховую кассу? На пользу своему карману?

Ванда вдруг вспомнила, что с самого первого дня, когда ее мать попала в больницу, она никому не предлагала денег — ни лечащему врачу, ни сестрам, ни даже санитаркам. Просто у нее вылетело это из головы.

— Сегодня вы не сможете увидеть свою мать, — встретил ее доктор с нескрываемой досадой. — Во-первых, вы являетесь в неурочное время. Все же, здесь государственная больница, а не какое-то частное заведение. Вы не можете приходить на свидание с больным, когда вам заблагорассудится. Существует порядок, определенные часы посещений. Вон, на двери, можете с ним ознакомиться. А во-вторых, ваша мать сегодня не в состоянии принимать посетителей.

— Почему? Что случилось?

— Вчера после вашего посещения она была сильно расстроена. Даже напугала нас.

— Как же так? Она вам что-нибудь сказала?

— Нет. Она по-прежнему не говорит, но все жизненные показатели резко ухудшились. Пришлось принимать срочные меры. Я не знаю, почему так получилось, что могло произойти, но лучше, если несколько дней вы не будете с ней видеться. Информацию сможете получать по телефону.

Ванда чувствовала себя раздавленной. Она попыталась вспомнить, что же такого она говорила вчера матери, потому что в последние два дня все ее эмоции и слова соотносились с теми людьми, с которыми она непрерывно сталкивалась. Конечно, ее матери от этой отвратительной каши вряд ли стало бы лучше. И как бы продолжая свои мысли при встрече с доктором, а также нисколько не сомневаясь, что именно так это и происходит, она вдруг решилась:

— Я могу заплатить, если в этом проблема.

— Что? Вы это о чем?

Всклокоченные волосы и небритый подбородок доктора ощетинились, придав ему одновременно комичный и угрожающий вид.

— Нет, ничего. Забудьте, о чем я только что сказала.

— Убирайтесь отсюда! — Он пошел на нее в ярости, словно петух, и у Ванды не было иного выхода, кроме как отступить к двери. — И не смейте больше сюда приходить! Во всяком случае, когда я дежурю!

Молнией мелькнула мысль показать ему удостоверение, но Ванда тут же от нее отказалась.

«Может быть, не надо было так в открытую, — подумала она уже в машине, где курила вторую сигарету подряд после того, как бесславно покинула стены больницы. Наверное, и сейчас делают, как и раньше — в конверте, в газете, в пакете с соком и конфетами… Иначе доктора обижаются. Ведь столько лет учились, всякие там специализации прошли, еще что-то… А потом вдруг раз! — и грязные левы прямо в руку, словно в овощном магазине!»

Она вернулась в управление, где и провела остаток дня перед компьютером, пытаясь собрать как можно больше информации о Роберте Ваве и его агентстве. Сведений было немного, агентство даже не имело собственной страницы в интернете. В какой-то момент Ванда позвонила профессору Черногорову, но он никогда не слышал о таком агентстве. Ванда решила набрать издательницу Гертельсмана, но та не взяла трубку.

Ванда еще некоторое время продолжила рыться в случайных сайтах и даже в полицейских базах данных, к которым у нее был доступ, размышляя над тем, что она узнала о «бизнесе» с нобелевским лауреатом. Крыстанов больше не появился и не позвонил, а именно он был ей сейчас нужен. Но она не посмела звонить ему.

«Постнобелевский синдром», сказал Черногоров. Высоко взлетают, а потом всю жизнь предпринимают отчаянные усилия, чтобы задержаться на высоте. Даже когда уже силы и талант исчерпаны, и они не могут. Даже когда этого уже не хотят, когда литература, сделавшая их классиками, уничтожает их, растаптывает, превращая в мраморные бюсты, чтобы они больше не путались под ногами и не заслоняли дорогу другим.

Да, конечно, они зарабатывают на этом, на собственной трагедии. Но ведь и другие на них зарабатывают. Причем, не в духовном смысле, читая их книги, а в материальном.

Ванда почувствовала, как сжалось ее сердце от боли за Гертельсмана.

Даже если он живой и здоровый, как сказал Бегемот, судьба его заслуживает сожаления. Судьба Войнова в некотором смысле выглядела достойнее. Да, жил непризнанным, но, по крайней мере, сохранил собственную свободу.

Ванда вздрогнула. «Да что это я раскисла. Это непрофессионально».

Но именно как профессионал инспектор Беловская отлично знала, как можно распознать грязный бизнес. А точно такой и выглядела в ее глазах история с нобелевским лауреатом.

Каждый имеет право прочитать закон и его толкования. А потом применять его в соответствии со своей ролью и правами. Не бог весть какая сложная наука. Если было бы так уж сложно, то за эту область отвечали бы, например, ядерные физики, а не полиция. Но что делать в том случае, когда преступление больше относится к области морали, чем закона? И возможно ли, чтобы мораль когда-нибудь стала высшей формой закона? В некоем идеальном мире полиция могла бы отвечать именно за соблюдение моральной нормы, а не за ее грубое, элементарное отражение в быту, каковым является закон. В таком мире полиция могла бы стать верховным гарантом морали человеческого общества. Но Ванде не пришло в голову, что в идеальном мире полиции, скорее всего, вообще бы не существовало.