Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

Сиверов вынул руку из-под мышки, где, увы, ничего не висело, и молча показал ему обрывки этюда. Краснопольский чертыхнулся, увидев отпечаток зубов, а потом, попыхивая сигаретой, заметил:

— А старик-то настоящий мастер!

— Он один из старейших и самых опытных реставраторов России и всего постсоветского пространства, — сообщил ему Глеб, — а это такая школа, что многим нынешним живописцам даже и не снилась. Вы бы с ним поласковее все-таки.

— Да, наверное, придется, — рассеянно откликнулся Краснопольский, задумчиво разглядывая широкое полукружье оставленных чьими-то острыми зубами вмятин на покрытом свежей краской картоне. — Уважаю людей, которые что-то могут делать по-настоящему хорошо.

Он достал откуда-то из-за пазухи сложенную в несколько раз топографическую карту здешних мест и вдруг, вынув изо рта сигарету, впился в этот бумажный сандвич зубами. Глеб даже слегка испугался — ко всем прелестям своего поганого характера Петру Владимировичу не хватало только оказаться припадочным, — но тут же сообразил, что к чему, и стал с интересом ждать продолжения.

Стиснув бумагу зубами так, что на скулах вздулись желваки, Краснопольский выпустил ее изо рта и вернул туда сигарету, которой тут же с удовольствием затянулся. Выдув длинную струю дыма в самый центр кружившейся над ним стайки комаров, Петр Владимирович поднес сложенную карту с четким полукружьем своего прикуса к обрывку этюда, который уже держал наготове Глеб. Отпечаток зубов на картоне был шире раза в два — два с половиной; зубы эти впечатляли своими размерами и остротой, а в том месте, где его коснулись клыки, плотный картон был без малого прокушен насквозь.

— Надо же, какая здоровая скотина, — пробормотал Краснопольский и завозился, убирая за пазуху карту. — Ба! А это что такое?

Глеб посмотрел туда, куда указывал стволом своего карабина Краснопольский, и увидел довольно приличных размеров кучку рыхлой земли, вывороченной каким-то уж очень трудолюбивым кротом. На ней, будто нарочно оставленный, красовался четкий отпечаток босой ступни, своими очертаниями лишь отдаленно напоминавшей человеческую. Ступня была длинная, широкая и плоская, заметно искривленная вовнутрь и с непропорционально короткими пальцами. Отпечаток каждого пальца заканчивался царапиной, оставленной, несомненно, длинным и довольно острым когтем. Подойдя, Петр Владимирович поставил рядом со следом свою ногу, но Глеб и без этого видел, что оставившая след ступня была примерно вдвое длиннее и шире человеческой.

— Так, — многозначительно сказал Краснопольский и выпрямился.

— М-да, — согласился Глеб.

Без долгих обсуждений было ясно, что удобная во всех отношениях версия об устроенном Аристархом Вениаминовичем розыгрыше накрылась медным тазом: у старика просто не было ни времени, ни технических возможностей для столь тщательной подготовки.

— Теперь я понимаю, почему сюда послали именно меня, — неожиданно сказал Краснопольский.

— Вас сюда послали, потому что вы поссорились с начальством, — сказал ему Глеб. — Я лично знаком с вами всего пару дней, но даже у меня периодически возникает желание послать вас еще дальше.

— Ваша осведомленность меня удивила бы, не знай я, кто вы такой на самом деле, — не остался в долгу Петр Владимирович. — Но речь не об этом. Послать подальше, говорите? Так ведь я вам об этом же толкую! Ведь есть же места гораздо более далекие, чем Северный Урал, и задачи куда менее перспективные, чем та, которую передо мной поставили! Здесь все-таки имеется шанс хоть что-то найти и оставить этого жирного борова с носом.

Глеб не стал уточнять, кто такой этот жирный боров: подробности конфронтации Петра Владимировича с начальством его в данный момент не интересовали.

— Ну, и почему же жирный боров послал вас именно сюда, в Волчанку? — спросил он.

— Потому, что отсюда еще никто не возвращался, — со странным спокойствием произнес Краснопольский. — Думаете, то, что написано в тех ваших бумагах, было для меня открытием? Но я, грешным делом, думал, что это какая-то ошибка или даже шутка. Знаете, бывают такие шутники, хорошо знающие: что написано пером, не вырубишь топором. Они пошутят, а потомки, кретины, воспринимают эту шутку как исторический факт.

— Но теперь вы переменили свое мнение, — не без иронии подсказал Глеб.

— Даже не знаю, — признался Петр Владимирович. — Мне ясно одно: местное население чего-то сильно боится. А вот это, — он кивнул на след, — очень хорошо объясняет чего. Ну, а ваше мнение?..

— А мое мнение не изменилось, — сказал ему Глеб. — Прежде чем соваться к монастырю, надо хорошенько разобраться, что тут происходит.

— И что вы намерены предпринять в этом направлении?

— Завтра поеду в область, зайду в архив или краеведческий музей и поинтересуюсь, насколько рассказанная директором здешней школы история соответствует действительности. Он очень много ссылался на документы, так вот мне хотелось бы самому на них посмотреть.

— А мне что прикажете делать?

— Вы меня спрашиваете? — изумился Глеб. — Займитесь чем-нибудь полезным, развивающим.

— Ясно. Кино, вино и домино, — сказал Краснопольский. — Черт! Ну что за жизнь!

Сиверов оставил это восклицание без ответа, хотя положение, в котором оказался Петр Владимирович, вызывало у него определенное сочувствие. Вся эта экспедиция являлась лишь прикрытием для деятельности Глеба. А ведь это же были живые люди, специалисты, и у каждого из них имелись свои планы, мечты и стремления. Краснопольский хотел поскорее попасть на старый рудник, оценить запасы месторождения и до конца лета, быть может, успеть сделать что-то по-настоящему нужное, полезное. Аристарх Вениаминович Покровский бредил бесценными фресками, которые, быть может, уцелели в развалинах монастыря. «Спаси и сохрани» — для него эти слова были не молитвой, а чем-то вроде девиза, который кратко и исчерпывающе описывал суть его профессиональной деятельности. То же относилось и к его непросыхающему напарнику Гоше Зарубину; Аристарх Вениаминович относился к этому пьянице с видимым уважением, а уважение такого человека, как Покровский, надо было заслужить. И всех их, от Краснопольского до экспедиционного водителя Пермяка, который по вполне понятным причинам косился на Глеба, как свинья на ветчину, надлежало сберечь и защитить, чтобы они целыми и невредимыми вернулись по домам.

Эта задача сама по себе представлялась трудновыполнимой, а ведь существовала еще загадка волчанского креста, тайна многочисленных, пропавших без вести экспедиций. Где-то здесь, в поселке, жил-поживал таинственный обладатель художественно оформленного винтовочного обреза, виртуозно владеющий ножом, — тот самый, третий, которому посчастливилось живым уйти из разгромленного ювелирного магазина, оставив целую кучу трупов. Этот человек, судя по всему, многое знал, но Глеб почему-то сомневался, что он по собственной воле принесет ему в гостиничный номер свои письменные, нотариально заверенные показания.