Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

— Ну, и что же?

— Все что угодно, только не то, что сделал он. Мне с самого начала показалось, что он ведет себя странно. Наехал на меня с допросом по всей форме, как будто действительно подозревал, что это я перегрыз Прохорову глотку.

— Ну и что тут странного? Типично милицейский подход.

— Будь это типичный подход, и вас, и меня для начала отметелили бы резиновыми палками и бросили на нары. Подержали бы суток трое, а потом начали бы тупо колоть, выбивая признание. Выбили бы или нет — неважно, важно, что, сидя в камере, вы бы уже не помышляли о своей экспедиции. И не говорите мне, что обвинять нас с вами в убийстве Прохорова — абсурд. Людей судили и даже приговаривали к расстрелу и по более абсурдным обвинениям. А мы, как-никак, были последние, кто видел его живым. И Выжлова, который мог бы свидетельствовать в нашу пользу, тоже нет, а уж у него-то мы вообще засиделись дотемна. Понимаете, что я хочу сказать? Если наша экспедиция тут не ко двору, то это великолепный шанс ее прекратить! Такой шанс, что, если б его не было, его бы следовало организовать. И вовсе не обязательно, чтобы все происходило так мрачно и жутко — с побоями, обвинениями и допросами по десять часов. Достаточно было просто задержать нас до выяснения обстоятельств. А они, как вы, наверное, уже поняли, никогда не выяснятся. Если их и выяснит кто, так это уж точно будет не Басаргин. Да и задержания бы не понадобилось. Взяли бы подписку о невыезде, и все.

— Действительно, — озадаченно произнес Петр Владимирович, массируя двумя пальцами переносицу под дужкой очков. — Мне это как-то не пришло в голову. Но зачем это им?

— Для нашего же блага, — объяснил Глеб. — Нам ведь все время твердят, что мы тут смерти ищем. И непременно найдем, если отправимся к верховьям реки. А еще, как вы заметили, считается, что мы своими действиями провоцируем неприятности, которые происходят с местными жителями. То есть, с точки зрения капитана Басаргина, которую он неоднократно и во всеуслышание высказывал, наша деятельность на территории поселка наносит окружающим ощутимый вред. А прекращение оной любым доступным способом пойдет, сами понимаете, на пользу всем — и жителям поселка, и нам с вами, и самому Басаргину, у которого из-за нас перестанет портиться отчетность. Так что грубый и некомпетентный мент на его месте непременно воспользовался бы шансом и законопатил бы нас в изолятор временного содержания.

Краснопольский снял очки, убрал их в футляр и, продолжая массировать переносицу, сказал:

— Признаться, чего-то именно в этом роде я и ждал. Когда он сегодня появился на пороге номера с пистолетом на животе, у меня внутри все оборвалось. А уж когда оказалось, что убит Прохоров, я вообще перестал сомневаться, что нас вот-вот засадят в камеру, и думал только об одном: где в этой дыре найти приличного адвоката. А потом, когда стало ясно, что сажать нас не будут, я решил, что это само собой разумеется: как говорится, не все же в деревне дураки! Ясно ведь, что ни вы, ни я никого не убивали, а раз не убивали — зачем сажать? А теперь, когда вы все так хорошо объяснили, мне остается только развести руками.

— Погодите разводить руками, — посоветовал Глеб, закуривая новую сигарету и снимая со спиртовки медную турку с закипающим кофе. — Это еще не все. Вы, надеюсь, понимаете, что Басаргин не один. Он действует с ведома и при полном одобрении местной исполнительной власти в лице небезызвестного вам Николая Гавриловича Субботина. А мэр, между прочим, имеет и право, и возможность воспрепятствовать вашей работе самыми обычными, формальными и даже законными методами. Он здесь хозяин, и без его разрешения тут никто шагу не ступит. Он мог бы просто запретить вам поход к верховьям реки — официально запретить, понимаете?

— Ну, тут я могу с вами поспорить, — возразил Краснопольский, с благодарным кивком принимая из рук Глеба пластмассовую кружку с крепким кофе. — Мы действуем с разрешения областных властей.

— Согласитесь, области до вас нет никакого дела, — быстро перебил его Глеб. — Да и Москву результаты ваших изысканий, полагаю, не слишком интересуют. Конечно, в министерстве культуры очень ждут отчета нашего уважаемого Аристарха Вениаминовича, но министерство культуры — не совсем та структура, которая могла бы заставить чиновников на местах бросить все свои так называемые дела и суетиться, помогая вам добраться до монастыря. Так что тут Субботин является полновластным хозяином положения. Да, область не возражала против вашего приезда сюда, но она ведь на нем и не настаивала, правда? Измыслить благовидный предлог, чтобы от лица местной администрации наложить запрет на ваши изыскания, не так уж трудно. Впоследствии этот предлог, возможно, будет признан надуманным, а отказ — ошибочным и даже немотивированным, но, пока это случится, лето пройдет, сезон кончится, и вам придется вернуться домой, так и не увидев этого проклятого монастыря.

— Вы правы, — с видимой неохотой признал Краснопольский и пригубил кофе. — Ммм, да вы мастер! Действительно вкусно. Вы прекрасно готовите кофе, и вы, несомненно, правы. Только я все равно никак не пойму, к чему вы клоните.

Глеб отпил глоточек из своей кружки и затянулся сигаретой. Шаткий гостиничный стул скрипнул, когда он переменил позу, положив ногу на ногу.

— Сейчас поймете, — пообещал Сиверов. — Итак, коротко: что мы имеем? Мы имеем тут какую-то непонятную чертовщину, в силу которой все местное население, включая поселковую администрацию и правоохранительные органы, категорически настроено против нас — точнее, против нашего намерения подняться к верховьям реки и осмотреть монастырь и старую демидовскую штольню. Администрация может воспрепятствовать нам в этом двумя путями: наложить формальный запрет под каким-нибудь вымышленным предлогом или просто обвинить в уголовщине. Существует и третий способ, на который намекал наш драгоценный Басаргин: просто поднять нас на вилы. Но ни один из этих способов до сих пор не был использован. И, полагаю, не будет.

— Это почему же?

— Начнем с самого простого — с поднятия на вилы. Круговая порука здесь, конечно, сильна, как нигде, и, когда нас хватятся, весь поселок, как один человек, скажет, что мы ушли к монастырю и сгинули без следа. Полагаю, такое случалось уже не раз. Но! Во-первых, существует шанс, что мы отобьемся и что хотя бы один из нас сумеет уйти достаточно далеко и быстро, чтобы успеть рассказать о том, что произошло. Во-вторых, если мы исчезнем бесследно, нас будут искать, что, согласитесь, вновь создаст ту же проблему, которую кто-то пытался решить, попросту нас прикончив. Кому это надо?

— Да, пожалуй, никому.

— Значит, с вилами мы разобрались. Остаются обвинения в убийстве Прохорова и похищении Выжлова. Мотива у нас нет, зато алиби имеется, и разрушить его будет непросто. Словом, посадить нас на основании этого вздорного обвинения скорее всего не удастся. Тем более что мы — москвичи, и Басаргину волей-неволей приходится предполагать наличие у нас обширных и очень полезных связей и знакомств. Дело неминуемо получит огласку — то есть это он так предполагает, — сюда явится свора столичных адвокатов, начнут разбираться, что к чему, схватятся за голову, ну, и так далее. Это как раз и будет тот самый звон во все колокола, которого так опасается Басаргин.