Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

— А это спутниковый телефон, — небрежно ответил Глеб, от греха подальше пряча мобильник в карман. — Тоже, между прочим, не сахар. Спутникам на орбите тесно, а когда надо, бывает, черта с два ты его поймаешь. Зато когда не надо, — он запустил не успевший остыть движок и включил передачу, — когда не надо — вот, как сейчас, к примеру, — начальство тебя в любой щели достанет. Беспокоится он, видите ли, куда я подевался, почему так долго. — Он вывел машину на дорогу и дал газ. — Вот я ему и говорю: не дрейфь, мол, наука, еду с милицейским сопровождением! Моя милиция меня бережет.

— Сначала ловит, потом стережет, — механически закончил Басаргин. — Да, шагнула техника.

Голос у него был озабоченный и какой-то отстраненно-рассеянный, как у человека, напряженно думающего о чем-то своем, не имеющем отношения к предмету разговора.

— И не говори, — поддакнул Глеб, с некоторым трудом втыкая третью передачу.

Он был доволен. Случайно Басаргин очутился в этот час на дороге или сия нежданная встреча была нарочно подстроена с каким-то умыслом, по-прежнему оставалось только гадать. Зато теперь, когда начальник экспедиции Краснопольский якобы был о данной встрече проинформирован, у Басаргина появился повод для пересмотра планов в отношении Глеба (если таковые у него действительно имелись). Если таких планов у капитана не было, Сиверов ничего не терял, разыграв этот маленький спектакль. А вот если все-таки были. Если были, то нехитрая выходка с телефоном могла избавить от серьезных проблем, самой маленькой из которых стал бы убитый или покалеченный капитан милиции. Потому что попытка осуществить эти самые планы непременно кончилась бы для нападавшего увечьем или смертью: Глеб вовсе не собирался безропотно позволить себя прикончить и закопать в лесу.

Тускло освещенная фарами гравийная дорога пестрой неровной лентой бежала навстречу, желтоватые отсветы скользили по косматой стене подступавшего вплотную к ней леса. В наливающемся густой вечерней синевой небе повисла серебряная монета полной луны. «Полнолуние, — указывая на нее, полушутливо заметил Глеб. — Самое время для оборотней. За сержанта своего не опасаешься?» — «Ага», — невпопад ответил Басаргин, продолжая что-то такое обдумывать. В тусклом свете приборной панели лицо его по-прежнему выглядело угрюмым и недовольным, густые брови сошлись к переносице, а чапаевские усы встопорщились, как у раздраженного кота.

Что бы ни обдумывал бравый капитан, времени у него было кот наплакал. Когда впереди замелькали электрические огни поселка, капитан глубоко, с каким-то облегчением вздохнул и заметно расслабился — не как человек, исполнивший тяжкий долг, а как тот, кто окончательно осознал, что поставленная перед ним задача абсолютно невыполнима и что дергаться поэтому не стоит.

Подъезжая к гостинице, Глеб еще издали увидел небольшую толпу на освещенной площадке перед крыльцом, и давешнее нехорошее предчувствие снова зашевелилось в его душе: похоже, он действительно зря оставил своих временных коллег без присмотра. Но, с другой стороны, это ведь взрослые люди! Не мог же он, в самом деле, объявить военное положение, узурпировать власть в экспедиции и круглосуточно расхаживать вокруг гостиницы с пистолетом наголо! Да если бы и расхаживал — что толку? Пассивная оборона — последнее оружие обреченных.

Он остановил машину, и к ней сейчас же подбежал Краснопольский.

— Ну, наконец-то! — воскликнул Петр Владимирович, когда Глеб распахнул дверцу и выпрыгнул из кабины на корявый, еще хранящий дневное тепло асфальт. — А, и вы тут! Вот кстати! — добавил он, увидев в кабине Басаргина.

— А где же мне еще быть? — удивился капитан.

Краснопольский ответил на эту реплику непонимающим взглядом, но тут же забыл о недоразумении, явно обеспокоенный чем-то гораздо более важным и, судя по выражению лица, не слишком приятным.

— Ну, что тут у вас стряслось? — спросил Глеб.

Стряслось же следующее. С утра пораньше реставратор Зарубин с разрешения начальника экспедиции отправился на этюды, вдохновленный, надо полагать, благим примером своего старшего коллеги. Наученный горьким опытом Аристарха Вениаминовича, Зарубин ушел из гостиницы не один, а в сопровождении водителя Пермяка, который вызвался исполнять при нем роль личного охранника и с этой целью прихватил с собой карабин. Краснопольский отпустил их со спокойной душой, резонно рассудив, что в случае каких-то неприятностей пальбу из «сайги» услышит весь поселок. Глеб на это заметил, что на всякого мудреца довольно простоты, а прямодушный Басаргин без лишней витиеватости осведомился: «Умней ничего не придумали?»

Петр Владимирович в ответ только виновато крякнул и, поторапливаемый с двух сторон Глебом и Басаргиным, продолжил свою печальную повесть.

Примерно до трех часов пополудни о Зарубине и Пермяке никто не вспоминал. Затем начальнику экспедиции пришло в голову, что живопись живописью, а обед, как говорится, по расписанию; даже если бы Гоша слишком увлекся процессом создания своего шедевра, Пермяк непременно заскочил бы в гостиницу, чтобы заглянуть в экспедиционный котел. Снедаемый смутным и пока еще не очень сильным беспокойством, Краснопольский обратился за консультацией к Аристарху Вениаминовичу: его интересовало, сколько времени занимает написание этюда.

Покровский очень удивился этому вопросу, потому что, хоть Гоша и забрал с собой этюдник, все его краски, кисти и прочие живописные причиндалы остались в номере, частично разбросанные по подоконнику, частично засунутые под кровать. Наведавшись в номер и убедившись в этом своими глазами, Петр Владимирович начал осознавать, что его безбожно надули, а когда реставратор сообщил, что Гоша сегодня ночевал не у себя, а в номере Пермяка, ему стал ясен и смысл надувательства: парочка хитрых алкашей просто-напросто решила устроить себе выходной с пикником на лоне природы. Их нарочитая трезвость и покладистость, заметно тяжелый этюдник Зарубина, не содержавший, как оказалось, того, что должен был, — словом, буквально все свидетельствовало в пользу данного предположения. Скрипнув зубами, Краснопольский пообещал себе по возвращении снять с негодяев головы и стал более или менее спокойно дожидаться этого самого возвращения.

Часов в семь вечера, когда солнце уже готовилось нырнуть за ближайший отрог Уральского хребта, стало ясно, что пикник неоправданно затянулся и пора принимать какие-то меры. Не горя желанием преждевременно обращаться в милицию, Петр Владимирович организовал поисковые мероприятия своими силами. Покровского, как человека пожилого и, очевидно, непригодного к долгим переходам и большим физическим нагрузкам, отправили в поход по местным шалманам, наказав обойти их все до единого и при обнаружении известных лиц немедля брать упомянутые лица за шиворот и гнать в гостиницу поганой метлой. Сам же начальник экспедиции с двумя оставшимися в его распоряжении, одуревшими от безделья и потому обрадованными представившейся возможностью слегка размяться геологами обошел поселок по периметру. Они кричали, звали, заглядывали в каждую канаву и под каждый куст, но не обнаружили никаких следов пребывания Пермяка и Зарубина, не говоря уж о них самих. Когда они уже почти замкнули свой кольцевой маршрут, кому-то показалось, что он слышал далекие звуки выстрелов — одного или двух. Кроме него, этого никто не слышал, да и сам обладатель острого слуха не отрицал, что ему могло померещиться. Между тем уже начинало по-настоящему темнеть; кто-то высказал предположение, что эти двое подонков скорее всего давным-давно сидят в гостинице и, лакая портвейн, потешаются над тем, что, с их точки зрения, наверное, кажется очень удачной шуткой. Поскольку ничего более конструктивного Петр Владимирович своим подчиненным предложить не мог, было решено возвращаться в гостиницу. Они вернулись и, естественно, не обнаружили в гостинице никого, кроме донельзя встревоженного Аристарха Вениаминовича.