Андрей Воронин - Последнее купе

– А у меня и так все время сумерки, начальник, – отозвался Кафан. – Бить еще будешь? Или сразу под трактор?

Балчи неожиданно рассмеялся.

– Под трактор еще рановато. А ты лучше вспомни, криволапый, в каком купе у вас были забронированы места?

Кафан помолчал, пошевелил мозгами.

– Не знаю, – пробормотал он. – Нам один гад из Романова заказывал, он должен был и выкупить их перед прибытием…

– Глаза задымил, сука, и проспал, – встрял Шуба.

Балчи совсем развеселился.

– Так вы, значит, вместо отдельного купе с водкой, жареным цыпленком и красивой бабой – тряслись на багажной полке у Ниночки Шустицкой? Ну вы, ребята… да вас можно в цирке показывать! Курьеры! Да вы просто Чип и Дейл!

До Кафана вдруг дошло. Он издал горлом какой-то нечленораздельный звук, приподнялся.

– Так это здесь? – прохрипел он. – Здесь?! И это – ты?!

Шуба обалдело вертел головой, повторяя: «В смысле? Я не понял…»

– В общем, – сказал Балчи, на всякий случай еще раз опуская его мордой об стол. – Ты догадлив, криволапый. Это именно здесь. И это именно я. Скажу даже больше: я могу все вернуть на свои места. Купе. Жратва. Баба. Безопасность… – милиционер сделал паузу. – И свобода, конечно.

Шуба облизал разбитые губы и тупо заулыбался.

– …Но с одним условием. Кафан хрипло проронил:

– Говори, начальник.

Сочи, Апшеронск, Майкоп, Романово – все они остались далеко позади; но это был еще юг, и майская ночь наступила неожиданно, словно поезд Сочи – Мурманск на всей скорости въехал в огромный черный тоннель. Температура на улице упала до восемнадцати градусов, в полях по обеим сторонам от насыпи гулял прохладный ветер, но раскаленная за день металлическая обшивка еще долго не остынет, и лишь к утру спадет одуряющая духота внутри вагонов. Поезд мчится среди стрекота ночных цикад, размазывая по траве и камням параллелограммы электрического света, падающего из окон – словно кусочки масла по ржаному хлебу. И будет размазывать до тех пор, пока окна не погаснут одно за другим.

…А в шестом вагоне, в последнем купе у туалета, гремит музыка и водка льется рекой.

Шуба, уже изрядно выпивший, приволок откуда-то вместе с едой и выпивкой этот добитый «Интернешнл» и кассету с «Блестящими». Жора не сомневался, что когда его в конце концов прикончат здесь, в этом купе, из магнитофона будет раздаваться пискливое «я увижу обла-КА! обла-КА!»

– Ты не жилец, парень, – сразу сообщил ему коренастый Кафан. – Я тебе это честно говорю, как мужик мужику. На тебя уже карточка в морге выписана: труп мужского пола. Количество: один. Предполагаемое время наступления смерти: 25 мая, между двумя и тремя часами ночи… Тебя как, кстати, звать?

Жора ничего не ответил. Обе его руки были прикованы наручниками к кронштейну под верхней полкой.

– Слушай сюда, Кафан. Его зовут… – длин ный, как жердь, Шуба стал листать Жорин паспорт и напряженно щуриться, отыскивая знакомые бук вы. – Не, Кафан, ты не поверишь!.. Его зовут – Жопа! Жопа Владимирович Пятаков. С ушами.

Кафан и Шуба рассмеялись. Жора посмотрел на Леночку – она сидела между бандитами бледная, прямая, какая-то неожиданно сосредоточенная. Красивая. Жора как в первый раз ее увидел: глаза, волосы, шея, высокий лоб. Нет, не может быть… Она словно повзрослела за эти несколько жутких ночных часов, словно нырнула куда-то в подпространство и вынырнула за этим столом уже другая, преображенная, увидевшая и понявшая что-то такое, чего Жора понять до сих пор не мог.

– Нет, ты мне скажи, парень: а вот девушку свою ты любишь? – продолжал допытываться Кафан.

Жора отвернулся и стал смотреть в окно. Шуба наотмашь ударил его по лицу.

– Надо отвечать, когда с тобой старшие раз говаривают… жопа Владимирович.

Жора поймал быстрый Леночкин взгляд. Это был какой-то молчаливый знак, просьба. Не молчи, разговаривай. Пожалуйста.

– Не, так все-таки расскажи нам, – Кафан влил в себя еще одну рюмку лимонной. – Расскажи, парень: любишь?.. Или не любишь? Я ведь не успокоюсь, пока не узнаю, я упорный.

– Какая тебе разница? – бросил Жора, чтобы только не молчать.

– Ну как это – какая? – удивился Кафан. – Вот вы едете в одном купе. Едете, едете. В нашем купе… хотя это на данный момент не важно. Едете. Вдвоем. Тебе за двадцать, вон, борода растет, отсюда вижу, а ей еще и восемнадцати нет. И ты, значит, трахаешь здесь эту малолетку почем зря и еще спрашиваешь: какая разница? Любовь!.. Ты хоть слышал, что это такое, педрило ты?

– Не-а. Он – жопа Владимирович! – икнул Шуба.

Кафан нахмурил свою узколобую бандитскую рожу, закусил котлеткой, продолжая пялиться на Жору.

– Так я почему-то не слышу ответа, – произнес он с набитым ртом.

– Иди ты… – сказал ему Жора.

Шуба встал, вытер рот краем скатерки и с силой пнул его каблуком между ног. Когда Жора наконец смог вздохнуть и открыть глаза, перед ним маячил огромный Шубин кулачище.

– Только пикни у меня, – услышал он над самым ухом. – Во. Хоть один звук. И сразу увидишь, как от твоей бабы клочья полетят.

Кафан тем временем успел взгромоздить свою руку Леночке на плечо. Она сидела все так же прямо, глядя перед собой.

– Так говори, парень, я жду.

Его пятерня прошлась сверху вниз по плечу девушки, по спине, потом резко поднялась к шее и обхватила ее большим и средним пальцами. Леночка вздрогнула, длинные ресницы взлетели вверх.

– Ну-ну… тш-ш, девочка, – сказал Кафан. – Это он тебя не любит, педрило твой. А мы с Шубой будем тебя любить крепко, горячо, до седьмого пота…

– Вот как эти двое, – Шуба швырнул на столик журнал «Риги», открытый на развороте. Кафан заглянул туда, хрипло хохотнул.

– Ага. И твой педрило будет смотреть на нас и учиться… Скажешь, нет?

Духота просто невыносимая.

Леночка сидела прямо, ровно, как на министерской контрольной, и смотрела на Жору; в глазах ее стыл тихий ужас.

Кафан обнял ее за талию.

Леночка сказала ему что-то. Очень тихо, Жора не услышал – что.

Кафан приподнял рукой блузку. Рука черная, блузка белая.

Леночка повторила громче: «Я сейчас не могу. У меня…» Кафан смеялся. Он сказал: «А это легко проверить, ласковая моя».

Рука полезла дальше.

Леночка.

Кафан.

Леночка…

– Убери лапы, гад! – заорал Жора. Наручники загремели о кронштейн. Он подтянулся и выбросил вперед ноги, метясь через столик в хохочущую пасть Кафана.

Посуда и магнитофон полетели на пол, «Блестящие» продолжали как ни в чем не бывало попискивать внизу, лимонная настойка расползалась по дорожке темной кляксой… Жора не достал совсем чуть-чуть. Кафан отклонился к стене, его рожа вытянулась и побледнела.

– Ах ты е-о-оо!..

Зато Шуба не промахнулся. Он схватил Жору за ноги, крутанул так, что цепь наручников передавила запястья – потом исступленно ударил по лицу, по животу, в пах, снова по лицу. Жора чувствовал, как вибрирует его мозг, как он больше не помещается в голове и вытекает через уши, рот и нос, через поры на разбитом лице… Правда, рот ему почти сразу залепили широким скотчем – вдоль и крест-накрест, как синий знак на реанимационных машинах.