Андрей Воронин - Последнее купе

На какую-то секунду свет исчез: Валентин с фонарем свернул направо. Все потянулись за ним.

– …И вся дрянь, что валяется сейчас в шахте, окажется внутри горы, как эти мухи, которых находят в каменной смоле.

– Если хочешь, Хлус, мы тебя там похороним, – донесся спереди голос Валентина. – Ты будешь хорошо смотреться, обещаю.

– Как муха в окаменевшем дерьме, – добавил сзади Сарыгин.

Коридор, в который они свернули, оказался пошире. Зато воняло здесь куда хуже. Свет фонаря наткнулся на сетку в конце коридора и рассыпался, как вареный желток, перетертый через шинковку. Десяток-другой шагов – и они у лифтового колодца.

– Стоять. Там главный ствол, – Валентин распахнул сетчатую дверь и сплюнул куда-то в темноту. – Полтора километра сплошного оргазма.

Никакого лифта за сеткой не было. Пустая шахта – вверху и внизу. Капли воды, падающие откуда-то с высоты; ребристые арматурные прутья, торчащие из бетона, как волосы в носу.

– Ты, длинный, – Сарыгин показал на Шубу. Свет фонаря хлестнул по разбитой морде, остановился. Шуба зажмурился. – Шагай вперед, длинный. У тебя получится.

– Чего? – тихо вякнул Шуба, отступая.

– Чего, чего… Ты, вижу, собрался вечно таскать на себе этот мусор? Бросай в шахту.

Шуба нахмурил брови. Соображал. Рядом Хлус загремел чем-то железным. Жора увидел у него в руках длинный кусок швеллера с косо срезанным торцом.

– Может, торжественное прощание устроим? – произнес Хлус. И вдруг заорал во все горло: – Хочешь, длинный, а-а?!!

– Делай, что тебе говорят, парень, не запинайся, – сказал Сарыгин. – Бросай труп в яму. На раз – подходишь, на два – бросаешь. Проще пареной репы. Иначе этот рыжий придурок Хлус тебе ноги переломает, вот честное слово.

Шуба понял. Он поправил сползающего вниз Воронько и осторожно шагнул к шахте.

– Здесь скользко, – сказал Шуба.

– Это ты просто обоссался немного, – бросил Хлус.

Жора заметил, что Сарыгин успел взвести свой пистолет, а Валентин закрепил фонарь на «моссберге» – получилось что-то вроде оптического прицела или прибора ночного видения. Шуба сделал еще несколько маленьких шажков и застыл у края бетонной пропасти.

– А теперь бросай.

Шуба наклонился вперед, отпустил руки. Мертвый сержант Воронько медленно, словно нехотя, скользнул вниз с его плеча, ударился спиной о край шахты и, кувыркнувшись ногами вперед, провалился в темноту. Было слышно, как тело несколько раз чиркнуло о стальные прутья, торчащие из опалубки… и больше ничего. Ни звука. Только арматура вибрировала на какой-то еле различимой ухом частоте. Возможно, Воронько еще летел, перекручиваясь в воздухе; возможно, его просто разорвало на куски, и падать стало практически нечему.

– Стой, где стоишь, длинный. Не шеве лись, – скомандовал Сарыгин. Потом обернулся к Жоре. – Теперь ты. И не тяни кота за хвост, все и так устали.

– Я хотел только спросить, – сказал Жора. Хлус выругался. Валентин направил дуло «моссберга» в лицо Жоре. Яркий свет фонаря ударил по глазам.

– Все вопросы потом, – сказал Сарыгин.

– Очень маленький вопрос.

– Бросай, тебе сказали!.. – заорал Хлус. Жора услышал рядом с собой тихий шорох и улыбнулся. Ему в самом деле стало немножко смешно. Совсем чуть-чуть. Он сбросил с плеча труп Чебура – тот врезался головой в бетон и бревном свалился в шахту. Жора разогнул занемевшую спину.

– И все-таки, – сказал он, продолжая улыбаться. – Где же Шуба?

– Где… Кто? – не понял Хлус.

Но фонарь уже скользнул вправо, где только что стоял дрожащий, как осиновый лист, долговязый курьер. Конечно же, никого там уже не было.

– Ах он, сука!!

Оглушительно прогремел выстрел «моссберга». Жора упал на пол, угодив руками во что-то скользкое, затем встал на корточки и таким обезьяньим макаром пошуровал вперед. Он знал, что на счетчике у него не более пяти секунд. Где-то вверху скользнул конус света.

– Второй тоже смылся!

Еще выстрел. Жора налетел в темноте на чьи-то ноги, ударил наугад. Короткий вскрик, звук рухнувшего на пол тела, и Жора, выпрямившись во весь рост, побежал, полетел, как метеор. Впереди темнота, позади бешено мечущийся свет, крики и выстрелы. И чье-то тяжелое хриплое дыхание за спиной.

…Он пробежал, наверное, метров десять, не больше. Врезался в стену, удержался на ногах и побежал вправо. Именно там его и ждали. Вдруг загремело железо, в глазах вспыхнул белый огонь боли – Жора успел подумать о Хлусе, сжимающем в руках кусок швеллера с оплавленным сваркой острым торцом.

На какое-то мгновение все выключилось.

Потом спине стало холодно – Жора открыл глаза и увидел, что его тащат за ноги обратно, к шахте. Он все видел (теперь светили два фонаря) и ничего не мог поделать, руки были словно ватные, чужие. Как у Чебура. Впереди у края шахты корчился Шуба с перебитой выстрелом голенью. Шуба жадно хватал ртом воздух и пускал слюни, у него было лицо безумца.

Потом они оба сидели там, у самого края, и спины холодил уже не цементный пол, а дыхание пропасти, полтора километра сплошного «оргазма».

И Сарыгин сказал:

– У меня тоже есть маленький вопрос. Вы как – сами прыгнете? Или вам помочь?

Жора опустил гудящую голову, сжал ее руками. «Главное – ни о чем не думать», – вспомнил он. Думать вредно. Небезопасно. Надо молча лететь, пока прутья арматуры рвут еще живое тело, лететь и ни о чем не думать, пока мелкими клочками не упадешь на дно шахты, как снег в безветренную погоду.

– Спасибо за заботу, – сказал Жора глухим голосом. – Мы сами как-нибудь. Только… дайте закурить, что ли.

– Какие нежности, – Валентин переглянулся с Сарыгиным, достал из кармана пачку «Винстон», потряс.

Жора вытянул пальцами крайнюю справа сигарету, размял, сунул в рот. Поднял глаза.

– А огня?

Он увидел только стремительно приближающийся к лицу приклад «моссберга».

– …По дороге покуришь, – долетело уже вдогонку, когда шахта проглотила Жору и переворачивала в темноте, пробуя на стальной ржавый зуб.

Леонид Федорович, питерский интеллигент в пятом поколении, возвращался из Конино под покровом белой ночи. В каждой руке он нес по авоське с ворованной картошкой. Картошка мелкая, вся на темных дырах – он брал ее в погребе у Зиновьевых, которые пьют, не просыхая, уже третий или четвертый день. Леонид Федорович, в недалеком прошлом почитатель «шаблиз» и белого бургундского, не погнушался даже литровой банкой самогона, что была спрятана в корзине с луком. В конце концов самогон у Зиновьевых тоже белый, хотя наверняка такой же никудышный, как и картошка. Но это лучше, чем ничего.

Он вышел из деревни, обогнул пруд (кажется, местные называют его – «утиный садок»), пересек по диагонали колхозный яблоневый сад, где задумчиво бродила забытая кем-то корова. Под ноги белой змейкой скользнула тропа. По этой тропе конинцы добираются до станции электрички.