Андрей Воронин - Последнее купе

А потом сверху закапал дождь, а Леонид Федорович лежал и ждал. А потом еще раз громыхнуло, уже дальше, и дождь капал сильнее и сильнее. И Леонид Федорович понял. Он встал на корточки, собрал рассыпанную картошку, проверил банку с самогоном – целая, – отпил из нее, закрыл и поставил на место. А потом пошел к железнодорожной насыпи.

В небе над Конино бушевала первая в этом году майская гроза.

Последнее приобретение Леонида Федоровича в его прошлой жизни – заброшенная лесная сторожка в пяти километрах от станции «Конино». Он купил ее по телефону, отписав последние триста пятьдесят безналичных долларов. Пока он вел переговоры, его офис уже осаждали десятка полтора разъяренных клиентов, а сотрудница Евгения, – последний человек из штата, кто еще не успел сделать ноги, – снимала с карнизов шторы, чтобы связать их вместе и спуститься через окно.

Когда перейдешь через железнодорожное полотно, главное – сориентироваться, чтобы не промахнуться и вместо сторожки не попасть в военную часть или не проплутать по лесу до завтрашнего утра. Леонид Федорович присел на мокрые рельсы, отдохнул минутку под барабанящим в темя дождем. Потом внимательно осмотрелся и понял, что забрал слишком далеко к югу. Он пошел направо вдоль насыпи, пока не увидел вдалеке серую кирпичную коробку станции. Здесь он свернул в лес.

И первое, что увидел Леонид Федорович, – это два человеческих тела. Нет, ни о какой любви тут, естественно, не могло быть и речи. Это были трупы – мужской и женский, между ними метров десять усыпанного хвоей и листьями пространства. Леонид Федорович подошел ближе. Неестественная, вывихнутая поза мужчины напоминала китайский иероглиф. Шея явно сломана. Две огнестрельные раны в боку и груди. Кровища. В уголке широко открытого правого глаза копошился муравей, тщетно пытаясь выбраться наружу. Леонид Федорович поставил авоськи на землю, взял две длинные щепки, подцепил ими насекомого и отпустил гулять.

«Выбросили из дальнего поезда», – подумал он. Именно из дальнего, поскольку электрички и некоторые поезда, курсирующие по местным маршрутам, останавливаются в Конино и на этом участке еще не успевают набрать скорость. А мужчина, судя по тому, как далеко он закатился, летел под откос на полной крейсерской скорости не менее 100 каэмче.

Леонид Федорович обшарил его карманы, нашел безнадежно траченную кровью пачку сигарет и бумажку в пятьдесят долларов. Руки у Леонида Федоровича задрожали, от счастья он едва не расцеловал обезображенный труп. Так бешено, так невероятно ему не везло уже два с половиной года – с того самого ноябрьского утра, когда рухнула эта треклятая схема «Диамант»!..

Сигареты он выбросил, а деньги спрятал в самый дальний карман, предварительно осмотрев его на предмет дырок. Затем поспешил представиться второму трупу.

Это оказалась не женщина, а – девушка. Очень молодая и, наверное, красивая. Мертвая. Она лежала на боку, вытянув в последней агонии изящное длинное тело. Леонид Федорович совсем некстати вспомнил о своей бывшей супруге, Виктории, которая съехала к родителям при первых признаках приближающейся катастрофы и прихватила с собой все наличные, что хранились у них в квартире.

Он перевернул девушку на спину, откинул с лица спутанные темные волосы, чтобы рассмотреть получше. Тело показалось Леониду Федоровичу неожиданно податливым, мягким и даже… Боже праведный! Даже – теплым.

Ее губы были плотно сжаты, а на щеках остались розовые бороздки от сучков и хвои. Никаких кровоподтеков, никаких пятен. И это тоже было странным, поскольку по всем законам физики и медицины (а Леонид Федорович в своей прошлой жизни закончил три курса Ленинградского медицинского) кровь у трупа должна стекать в низкорасположенные места и скапливаться там в виде… чего-то там. Научное название никак не шло Леониду Федоровичу в голову. Не это главное.

Девушка была еще жива. Когда капли дождя упали ей на лицо, веки едва заметно дрогнули. Питерский интеллигент не на шутку разволновался. Он совсем забыл, что собирался обыскать ее и разбогатеть еще на пару десятков долларов. Он побежал обратно к своим авоськам. О, счастье! – в банке оставалось пол-литра самогона! Леонид Федорович разжал девушке рот и щедрою рукою влил туда жуткое зелье, приготовленное на курином помете и сосновых опилках.

Секунда, две. Ничего не происходило.

Три секунды.

Потом раздался протяжный хрип – так хрипят утопающие, когда им удается приподняться над волной. Девушка вздрогнула всем телом, закашлялась. Леонид Федорович быстро перевернул ее на бок, чтобы дать возможность желудку освободиться.

Ее не рвало, она только кашляла.

– Алло, вы как себя чувствуете?

Глупый вопрос. Даже не вопрос, а что-то вроде циничной присказки, которую врачи повторяют пациентам, угодившим в реанимацию.

Девушка ничего не отвечала – возможно, даже не слышала; ее тело сотрясал тяжелый кашель, и белые стройные ноги елозили по земле, очерчивая полукруг. Потом кашель незаметно перешел в плач. Леонид Федорович приподнял ее, ударил по щекам.

– Перестаньте, девушка. Все хорошо. Вы живы. Вы слышите меня?

Она увидела его и услышала только тогда, когда Леонид Федорович попытался осмотреть ее руки-ноги, желая убедиться, что там нет вывихов и переломов. Глаза у нее были синие и огромные, у них было какое-то дикое выражение. Девушка среагировала очень бурно: ударила Леонида Федоровича ногой в живот, вскочила и даже пробежала несколько метров. Наверное, это был шок. Потом упала, будто споткнулась. Когда Леонид Федорович подошел к ней и наклонился, она что-то произнесла еле слышным голосом.

– Что? – переспросил питерский интеллигент.

Девушка повторила:

– Дождь.

Одна арматурина разорвала ему кожу на предплечье. Вторая врезалась в живот, и в яркой вспышке боли Жора увидел, как он мерно раскачивается на собственных кишках.

Нет, проехали. Дальше.

Жора летел дальше, не видя ничего, слыша только собственный крик. Рев реактивного самолета. Челюсти выворачивались наружу от этого рева.

Потом был еще удар. Страшный. Но Жора был еще жив.

И он ждал следующего удара. Долго ждал. Это было слишком даже для такой гребаной соляной шахты. Бесконечная она, что ли? За это время можно было бы пешком сгонять в «Пирамиду», пропустить по сто пятьдесят и вернуться домой. Тоже пешком.

А последнего удара все не было.

Жора открыл глаза. Ничего. Темнота была плотной и даже материальной. И нельзя было понять – то ли он летит сквозь эту темноту, то ли лежит, распластавшись поверх нее, как на диване. Хотя нет. для дивана она была слишком жесткой. Корявой. Холодной. И от нее смердело.