Андрей Воронин - Последнее купе

– Врешь, – усомнился Сарыгин.

– Больно надо.

– А ты чего молчишь? – Валентин ткнул Жору в плечо дулом дробовика. – Сколько было у вас порошка?

– Я не знаю, – сказал Жора. – Это не мой порошок, я не курьер…

– А кто ты тогда, если не курьер?

Жора замолчал. Кто он, в самом деле? Нужные слова никак не шли на ум.

– За меня хотели выкуп взять… вот эти, – он кивнул на Шубу. – За меня и за Лену.

Сарыгин повернул к нему голову, прислушиваясь.

– И много хотели взять?

– Полмиллиона долларов, – сказал Жора. Валентин улыбнулся.

– Били, наверное? – допытывался Сарыгин. – Издевались?

Жора ничего не сказал. Кому какое дело в конце концов…

– Ну а раз они тебя били, – говорил Сарыгин, – раз они такие нехорошие – почему бы тебе сейчас не прикончить одного из этих грязных вымогателей? Вот он, сидит перед тобой. Взять и придушить, например? Или канистрой огреть по голове, а потом перегрызть зубами глотку. Мы не будем мешать, честно. Он ведь и девушке твоей больно делал?

Шуба исподлобья смотрел на Жору, продолжая медленно скоблить пальцем щеку. Глаза сузились, как у камышового кота. Ждал – вот, сейчас на него с гиканьем бросятся.

– Дайте мне пистолет, – сказал Жора, – и через полминуты грязный вымогатель будет лежать под брезентом.

Теперь все заулыбались, словно другого ответа и не ожидали. Даже Клим изобразил что-то вроде улыбки. Сарыгин отвернулся.

– Тебе предложили: прикончи его, как это делали в старые добрые мезозойские времена, – сказал он. – Не хочешь – твое дело. Или ты врешь, что не курьер, или… Видно, мало тебя били, парень.

Наверное, это и называется: белая ночь. Когда темнота только внутри чего-то. Внутри квартир, внутри машин, где люди включают лампы и ночники. А снаружи – мерцающий серый свет льется с неба.

Жора сразу увидел вышку, едва вышел из фургона. И двухэтажное замызганное здание, откуда эта вышка торчала. И абстрактный рисунок полуразобранных рельсовых путей, и стойки подвесной дороги между вышкой и отвалом, и кудрявые нити троса между ними, и несколько перевернутых тележек. Из бетонной коробки подъемного устройства выглядывало огромное неподвижное колесо, желтое от ржавчины.

– А это называется Соленый Купол, – сказал Сарыгин. Он поднял камешек с земли и швырнул его в разбитое окно главного здания. Оттуда прилетел высокий дребезжащий звук.

– Жертва рыночной конъюнктуры. Раньше была шахта, победитель каких-то там соцсоревнований, Доска почета, книга трудовой славы и все такое. Считай, целый поселок на нее работал, две тысячи жителей. А с девяносто второго года это уже не шахта, а свалка. Чего там только нет в главном стволе… а, Валентин?

Валентин курил, опустившись на корточки. Он поднял глаза на Сарыгина.

– Чего-то не хватает, наверное, – сказал он.

– Точно. Не хватает. А почему тогда сидим?

Валентин подумал еще немного, затем решительно стрельнул окурком в сторону, поднялся и подошел к Жоре.

– Давай за работу. Выгребайте мусор из машины, тащите вон туда, – он махнул рукой в сторону вышки.

Шуба откинул брезент в сторону, вытянул за ноги Воронько, взвалил на плечи. Жора взялся за Чебура. Тело зацепилось за какой-то острый выступ на полу, словно не хотело, чтобы его куда-то тащили. Подошел Хлус, резко дернул за ногу. Раздался звук рвущейся ткани и еще чего-то рвущегося – кожи, наверное. Чебур вывалился из фургона на землю.

Хлус смотрел на Жорины наручники.

– Дай-ка сюда, – он достал из кармана плоскую металлическую фиговину, вроде отмычки. – Дай руки, говорю, не бойся.

Жора вытянул перед собой руки. Хлус просунул отмычку в прорезь замка, повертел из стороны в сторону, прислушался. Еще повертел. Внутри щелкнули пружины – одна и вторая.

– Совьет Юнион, армейские, – с уважением сказал Хлус, снимая наручники и пряча их в карман. – Жалко выбрасывать.

Кровь острыми болезненными толчками заполняла передавленные на запястьях вены.

«Почему выбрасывать?» – хотел спросить Жора, но тут Сарыгин закричал:

– Да вы будете там шевелиться, в конце концов?

Жора кое-как взвалил на плечо Чебура, все более напоминающего тяжелую деревянную статую. Пошли. Дорогу показывал Валентин, за ним шел Шуба, потом – Жора. Хлус и Сарыгин шли позади. Клим остался в машине. Под ногами хрустела каменная крошка, в лицо дул серый прохладный ветер, пахло солью и болотом. С натужным скрипом повернулось колесо на верхушке подъемника. Повернулось и встало. «Почему выбрасывать?» – снова подумал Жора.

– Вот елки… А все-таки он, гад, не спрыгнул, – послышался сзади негромкий голос Са-рыгина. – На крышу ушел.

– Кто? – спросил Хлус.

– Мент. Хадуров или как его там. Хитрый, как росомаха. В раме обломанное лезвие торчало, помнишь? Я не понял сперва – зачем. И вот дошло наконец, здрасьте… Он приоткрыл окно и застопорил, чтобы ногой опереться, когда на крышу залезать будет. Так что пока мы там икру в вагоне метали, он сидел, сукин сын, прямо над нашими головами.

– Может, свалился, пока лез, – предположил Хлус.

– Такой свалится, если только ему пулю в живот всадить, – ответил Сарыгин. – Проморгали мы мусорину, короче.

– Зато товар у нас.

– Лойд все равно спросит: что да как? Да почему?

– Нужен Лойду этот милиционерик, как кошке эпилятор.

– Он не любит, когда грязь оставляют. И я тоже не люблю, Хлус.

– Той грязи-то…

Сарыгин сказал еще что-то, Жора не услышал, потому что Валентин отвалил в сторону дверь, ведущую в главное здание. Где-то внутри загремело стекло и железо, послышался удаляющийся собачий лай.

– Прошлый раз собак не было, – сказал Валентин, подпирая дверь кирпичом.

– А ты хотел… Тут скоро крокодилы заведутся, – ответил ему Сарыгин. – Сигарету выбрось, а то ахнет ненароком.

Валентин растер окурок о кирпичную стену.

– Может, мне и каску на голову обуть? Внутри было темно. Кто-то включил фонарь.

Яркий желтый конус света зашарил по полу и стенам, вырывая из темноты язвы на отсыревшей штукатурке, лужи на каменном полу, сваленные в кучи бумагу и тряпье. Где-то далеко б ликовали круглые крысиные или собачьи глаза. Здорово воняло прокисшим.

– Идти тихо, ровно, никому не дергаться. Слышите? Если что – задницу отстрелю и оставлю здесь подыхать.

Жора понял, что обращаются к нему и Шубе.

Они шли по длинному коридору, звук каждого шага по два-три раза рикошетил от стен, возвращаясь с каким-то неузнаваемым диким присвистом. Жора различал перед собой перегнутое надвое тело сержанта Воронько, раскачивающееся на плече у Шубы. Голова сержанта болталась внизу, волосы на затылке были мокрыми и блестели. Из воротника выглядывала перекрученная цепочка.

– Я слышал, лет через сорок соль должна выйти здесь наружу, – негромко проговорил Хлус. – Такая глыбина. Красно-белая гора.