Кэролайн Грэм - Написано кровью

Когда на одну чашу весов Брайан положил свободу самовыражения своих студийцев, их органичную пластику, слова, идущие из души, а на другую — собственное будущее как преподавателя, то вторая однозначно перевесила. Конечно, он прекрасно понимал, что все кусочки можно восстановить к премьере и даже (у него ноги подкашивались от этой мысли) доработать. Нет, он больше ничего не мог с этим поделать, только надеяться на лучшее.

Все будет хорошо. Обычно к концу репетиции они становились добрыми друзьями. По крайней мере, так казалось ему. Как все заброшенные подростки, да и взрослые тоже, они очень хотели внушать восторг и уважение. Им хотелось быть кем-то. О, как он это понимал… Всей душой им сочувствовал, всем сердцем.

Брайан отогнул рукав и сверился с часами. Не что-нибудь, а «Космополитен», с хронографом! Цифры цвета горохового пюре лоснились и сияли. Его хронограф показывал время в Лондоне, Париже и Нью-Йорке и был водонепроницаем — хоть ныряй с ним на глубину ста метров. Брайан любовно протер стекло перчаткой, и, рискуя отравиться радоном, приблизил циферблат вплотную к глазам. Приятно сознавать, что где бы ты ни был, прогуливаешься ли по парижскому бульвару Осман или ныряешь с маской в Гудзон, случайный прохожий, спросивший у тебя, который час, не будет разочарован.

Брайан почувствовал, что у него замерз кончик носа. Рубашка, которую он в итоге выбрал, оказалась слишком тонкой для такой погоды, даже если поддеть ее под связанный матерью толстый кардиган с рельефными ирландскими узорами-аранами. Майку он решил не надевать. А бейсболка, в вырез которой сзади просунут его хвост, ни капли не греет.

Эди сказала, в девять. Тут минута ходьбы. С детства приученный к пунктуальности, он не мог себе позволить постучаться в дверь хотя бы секундой раньше.

Когда она подошла после репетиции попросить помощи в работе над ролью, его радость была слегка подкрашена скепсисом. Он даже посмотрел, нет ли кого в коридоре, ожидая обнаружить всю хихикающую и фыркающую гопкомпанию под дверьми. Но в коридоре было пусто. И все подозрения окончательно рассеялись, когда, уходя, она сказала ему: «Только остальным не говорите».

От этих слов все его существо забурлило и запульсировало. Приятно, но тревожно. Ах, этот налет таинственности, сообщенный просьбе Эдди ее последней фразой! Это сразу перевело их отношения из обычной сферы «учитель — ученик» во что-то совершенно иное. Он испытал одновременно облегчение и разочарование, когда она добавила: «Начнут смеяться».

Все равно факт остается фактом: скорее всего, они будут одни. И с тех пор, как это было оговорено, воображение его устроило сладострастный бунт. Тщетно он напоминал себе, что цель визита прежде всего педагогическая. Изощренные и пикантные образы упорно преследовали его.

Вот она сидит, положив руки на широко раздвинутые колени, демонстрируя эти свои малюсенькие, ужасно тесные меховые штанишки. Том называет их «твои шорты-мохнатки», намекая на нечто скабрезное. Еще фантазия подсовывала Брайану крупные планы ее ушек: одно нежное, безупречной формы, воплощенное изящество, а совершенная розовая раковина второго нашпигована всяким железом: штифтами, булавками, колечками, дрожащими серебристыми спиралями. Мысленно он вынимал гребень из ее волос, и они растекались по обнаженным плечам горячей лавой.

Заухала сова. Он снова посмотрел на запястье. Уже на полминуты больше! Целых тридцать драгоценных секунд потеряны! Он поискал глазами калитку, не нашел и полез через ограду.

При свете новенького фонаря он разглядел пожухлую траву и вываленный на нее мусор. Ржавый холодильник, дверца от буфета, помятые коробки из-под чая, выпотрошенное кресло, кипа старых телевизионных программок. Рядом с креслом лежала на боку пивная бочка.

Подойдя к дому, Брайан услышал звяканье, а потом — устрашающий лай и рычание. Собака выскочила из бочки и рванула к нему. Брайан вскрикнул от страха и отскочил, взмыв в воздух, как ракета. Удвоив громкость своих вокальных упражнений, пес натягивал цепь и рычал на него с неподдельной яростью.

— Сабр! — На темном фоне вспыхнул прямоугольник света, на крыльце стояла Эди. — Заткнись! Хватит брехать! — Она приоткрыла дверь пошире и улыбнулась Брайану. Тот с завидной скоростью добежал до нее. — Не бойтесь его.

— Боже мой, — Брайан сдавленно хихикнул, — да я ничего не имею против собак, даже наоборот. — Он храбро притворился, будто собирается пойти пообщаться с псом: — Ну что, дружище…

— Все же лучше не пытайтесь его погладить.

— А, да. Понятно.

Она не посторонилась, пропуская его в дом. Брайану пришлось протискиваться, виновато втягивая живот и глубоко вдохнув. У него закружилась голова. Лицо Эди было так близко, что он мог бы поцеловать ее.

Они оказались в комнате, про которую Брайан решил, что это гостиная, хотя места тут было маловато. Много гостей здесь вряд ли разместилось бы. Одной стены не разглядеть за штабелями коробок с наклейками «шарп» и «хитачи». Диван, обитый черным винилом, с поролоном, лезущим изо всех дыр и щелей, выглядел так, как будто его бык пободал. В углу стоял телевизор, самый большой из всех, что когда-либо видел Брайан. Огромный, матово-черный, чудо современной техники. На нем красовалась плетеная корзина с яркими искусственными цветами, оранжевыми и красными, а под ним — видеоприставка. Большой красивый магнитофон играл поп-музыку, очень громко. Повсюду кучками валялась одежда, несколько платьев висели на проволочных плечиках.

Эди, разумеется, и не подумала извиняться за беспорядок в комнате, что сразу произвело на Брайана впечатление. Его мать сразу рассыпалась бы в извинениях, даже если бы одна из лососевого цвета стеганых подушечек, закрепленных липучками на ее диване честерфилд, сдвинулась бы хоть на дюйм.

— Чувствуйте себя как дома.

— Спасибо.

Было очень тепло. Брайан снял куртку, аккуратно сложил ее, пристроил на диван и сел рядом. Он был тронут при виде своей распечатки с текстом, густо исчерканной шариковой ручкой. Нервно кашлянув, он осмотрелся. Что бы сказать? Его взгляд упал на коробки.

— Интересуешься… акустическими системами, Эди?

— Собираем коробки. Для фонда рассеянного склероза.

— Отлично! — Брайан изо всех сил постарался, чтобы она не заметила удивления в его голосе. — Делаете доброе дело, уф-уф-уф.

— Выпить хотите?

— Спасибо.

Она подошла в старому, тяжелому, пятидесятых годов буфету, уставленному сверху какими-то картинками, вазочками с искусственными цветами, открытками, и достала из-за дверцы бутылку. Он раньше таких никогда не видел.

— Кого я сейчас поздравляю с днем рождения, Эди?

— Мою маму. Тридцать один вчера исполнилось.