Кэролайн Грэм - Написано кровью

Мэнди возвратилась первая. Когда-то, в те далекие дни, когда была папочкиной любимицей, она ждала его после занятий и домой они приезжали вместе. Теперь, хотя Мэнди и ненавидела чувствовать себя лишней, она предпочитала возвращаться на школьном автобусе. Ребята набивались туда, как сельди в бочку: протискивались, расталкивая друг друга, орали, ржали, курили, сидели друг у друга на коленях. Мэнди, которая всегда оказывалась на периферии стаи, смеялась всем шуткам, неважно, понимала она их или нет, пока не заболят губы и горло. Иногда смех вырывался у нее слишком рано, и все понимали, что она притворяется.

Сегодня не она смеялась с ними, а они смеялись над ней. Три старшие девочки на нижней ступеньке то и дело бросали взгляды в ее сторону и прыскали. Заводилой была Эди Картер.

Эту самую Эди Мэнди ненавидела больше всех прочих. Ненавидела ее наглое белое треугольное личико, хвост ярко полыхающих волос и чуть раскосые глаза. А Том был еще хуже. Вечно отпускает грязные шуточки этаким тихим, вкрадчивым голосом, отчего они кажутся еще грязнее.

Прежний статус Мэнди в классе был восстановлен. Из ее соседства с убитым выдоили все, что можно, и теперь она опять никого не интересовала. Даже самые непопулярные девочки в классе едва разговаривали с ней, а Хейз Стичли предпочитала и вовсе ее не замечать.

Дюжина школьников высыпала из автобуса на Зеленом лугу. Они тут же разбились на пары или тройки и разбежались. Было всего четыре часа, но уже стемнело, и холодный ветер резал, как ножом. Пробежавшись по садовой дорожке, Мэнди ворвалась в дом, дверь за ней громко хлопнула. Бросив сумку и пальто на пол в гостиной, она включила телек. В камине удручающе тлела бумага и тонкие веточки поверх колеблющейся пирамидки угля.

Мэнди вспомнила, как вчера, в это самое время, сидела в большом мягком кресле у бабули. Едва она успела упасть в его глубокие объятия, как ей на колени был поставлен поднос с гигантским стаканом колы, сдобными маслеными оладьями и швейцарским рулетом под шоколадной глазурью, а вслед за тем — положен пульт от телевизора.

Бабуля с дедулей не зудели про школу, не задавали скучных вопросов о том, как прошел день и каковы ее успехи. Они просто давали ей возможность есть, пить и щелкать пультом, перебирая программы, сколько влезет. В отличие от родителей, они, похоже, действительно желали ей счастья. Мэнди пожалела, что сейчас она не с ними.

Забредя на кухню, она спросила:

— А что это с огнем?

— У него плохое настроение.

— Но ты же знаешь, что я прихожу домой в четыре.

— Я-то знаю, Аманда, — Сью опустила «Гардиан», которую читала, — но не думаю, что огонь в курсе.

Мэнди смотрела на мать во все глаза. Вместо того чтобы по обыкновению проворно и неслышно сновать между плитой, раковиной и кухонным столом, Сью сидела около плиты, вытянув перед собой ноги. Ее лодыжки были вызывающе скрещены, а ступни в толстых валяных рыбацких носках торчали кверху.

Девочка подошла к столу. Там ее ожидала обычная овсяная радость с привкусом патоки, кусочек фрукта и стакан яблочного сока, разбавленного один к двадцати.

— А вот вчера я ела шоколадный торт, — заявила Мэнди.

— Я тоже ела сегодня утром шоколадный торт.

— Отлично! Где же он?

— Я его съела. Отнесла в детский сад, и там мы его прикончили. Отпраздновали.

Сью ждала реплики: «Ой, правда, мама? Здорово! Как интересно! А что вы праздновали? Расскажи мне! Подробно! Можешь сотрясать воздух сколько угодно!»

Она подтянула к себе ноги и повернулась к дочери:

— Сегодня мне пришел ответ из «Мэтьюэна».

— Откуда?

— Это издательство, они выпускают детские книги. Я отправила им свой рассказ про Гектора. Редактор приглашает меня на ланч. В Лондон.

— Большое дело, — проворчала Аманда.

— Мне кажется, да, — ответила ее мать.

Сью встала, открыла холодильник и вынула оттуда бутылку. Осталось совсем немного, и это немногое она вылила в стакан, который стоял на полу около ее стула. Потом выбросила бутылку в мусорное ведро с педалью, вернулась на свое место и снова скрылась за развернутой газетой.

Глаза у нее защипало, шрифт поплыл. Заголовок («„Тысяча и один далматинец“: влияние пуантилизма на Доди Смит [59] Доди (Дороти) Смит (1896–1990) — британская писательница, автор книжек для детей и драматург. ») растворялся на глазах. Но Сью зажмурила глаза и усилием воли остановила слезы. В конце концов, она и не ожидала от Аманды другой реакции.

Пальцы ее быстро коснулись груди, где в лифчике лежало сложенное до маленького квадратика драгоценное письмо.

Она позвонила в «Мэтьюэн» час назад. Сначала слишком много говорила от волнения и выпитого вина, но потом, испугавшись, как бы ее не сочли истеричкой и не отменили встречу, что называется, набрала в рот воды и едва сумела выдавить из себя согласие на первую же предложенную дату. Когда она хотела записать число и время встречи, ручка дважды выскальзывала из пальцев, и ей пришлось положить телефон и ползать по полу, искать ее. Редактор показалась ей очень милой, ее не раздражала и не смешила неуклюжесть Сью. Она продиктовала название станции метро и объяснила, как найти дом. Только шмякнув затекшей рукой трубку на рычаг, Сью осознала, что тринадцатое — это через четыре дня.

— А еще я вчера ела оладьи с маслом. — Это был ответный демарш Аманды на оставленное для нее домашнее печенье. — Бабуля говорит, что я нуждаюсь в…

— Мне все равно, что там говорит твоя бабуля. Она, кажется, хочет вести хозяйство в моем доме. Тебе еще повезет, если я предложу тебе стакан воды и крекер. О чертовых оладьях забудь.

Повисло долгое молчание. Обе не верили своим ушам. Мэнди разинула рот, да так и застыла, оставив на виду липкий коричневый язык. Что до Сью, то она снова скрылась за своей газетной ширмой, гордая тем, что газетные листы оставались неподвижны, хотя сердце ее и готово было разорваться.

«Она решила, что я пьяна. А может, in vino veritas [60] Истина в вине ( лат. ). не старая, пыльная выдумка пьяниц, а просто констатация факта? И под защитными слоями послушной покорности скрывается личность, способная на безудержную злость? О господи, — взмолилась Сью, — вот бы так и было!»

Она опустила «Гардиан». Аманда ушла — начался «Скуби Ду». Зато появился Брайан и нарочито долго, всем напоказ пинал ботинками ступени крыльца, как будто только что встретился и распрощался со знаменитым путешественником сэром Ранульфом Файнсом.

Он прошел в гостиную, поворчал на Мэнди за то, что бросила вещи на полу, преувеличенно громко и радостно посмеялся над Скубом, потом через кухню прошел в уборную. Там он достал свой пенис, который чувствовал себя и выглядел так, будто последние двадцать четыре часа мариновался в банке с пастой чили. Помочился, бережно засунул хозяйство в штаны и очень-очень медленно застегнул молнию. Выйдя из ванной, Брайан воззрился, как несколько раньше Аманда, на свою супругу, которая сидела — нет, точнее будет сказать, развалилась на стуле, выставив перед собой ноги.