Кэролайн Грэм - Написано кровью

К тому времени все уже ознакомились с распечаткой допроса Дженнингса и разделились на две половины. Первая посчитала его историю слишком надуманной, даже для сериалов «Бруксайд» и «Жители Ист-Энда», вторую она привела в волнение и даже заинтриговала, жертва теперь рисовалась в совершенно ином свете.

Но если Барнаби надеялся на обратную связь, на новые идеи, способные вывести расследование на верный путь, то напрасно. Да, все собравшиеся излучали молчаливую поддержку. Многие рвались действовать и расстраивались от невозможности быть полезными. Особенно Мередит, которого бездействие просто убивало.

Наконец констебль Уиллаби громко спросил, а не может ли быть такого, что Дженнингс и Нейлсон — одно и то же лицо. Не выложил ли Макс свою историю, чтобы отвести подозрения от успешной персоны, которой стал? Да, конечно, есть некоторые нестыковки с возрастом, но ведь возраст назвал сам Дженнингс, а он мог и солгать.

Барнаби возразил, что вехи биографии Дженнингса зафиксированы в различных документах, и это легко проверить. Таким образом, предположение констебля Уиллаби — полная чепуха. Барнаби выразился мягче — парень новенький, и ему всего восемнадцать. Уиллаби спокойно кивал, пока старший инспектор говорил, но потом заметно сник.

— Скоро нам придется сворачиваться, если не появится новая информация. Мы не можем себе позволить, чтобы три десятка человек сидели тут и ковыряли в носу. Некоторым из вас предстоит вернуться в свои отделы к концу недели. На доске объявлений посмотрите, кому именно. Мы всегда сможем возобновить расследование в связи со вновь открывшимися обстоятельствами.

А пока я хочу, чтобы вы еще раз опросили тех, кто присутствовал на последнем вечере у Хедли. Перед тем как идти к ним, вы должны изучить их прежние показания, включая повторные разговоры с Хаттон и Клэптоном так, чтобы знать их вдоль и поперек. Ищите малейшие несоответствия и противоречия, особенно когда человек противоречит сам себе. Прошло шесть дней с тех пор, как они говорили с нами. Они не только уже забыли сказанное нам, но и могли вспомнить то, что сначала сочли неважным и что на самом деле очень важно для нас. Не забывайте: хотя субъективные мнения и не принимаются во внимание судом, они иногда указывают путь к тому, что будет принято во внимание. Постарайтесь создать атмосферу, в которой легко признать ошибки и передумать. Иногда именно страх показаться смешным заставляет человека держать при себе ценную для нас информацию.

Внимательно прочтите то, что они уже рассказали. Иногда за самыми простыми репликами скрывается что-то гораздо более сложное. Сопоставьте рассказы разных людей об одном и том же событии. И поаккуратнее! Пятеро из шести людей, с которыми вы будете разговаривать, не совершали никакого преступления.

Излишне было добавлять, что, может статься, не пять, а шесть из шести. Все и так это понимали.

— Еще мне хотелось бы больше знать о дне, который предшествовал собранию кружка. Пока об этом говорили очень мало. Между тем накануне могло случиться нечто такое, что свидетели не сочли важным и не упомянули, когда их опрашивали.

Тут один недостаточно информированный сержант спросил, какое решение принято по Максу Дженнингсу.

— Он будет освобожден сегодня утром, — сообщил Барнаби, — мне не за что его задерживать.

— Осмелюсь спросить, сэр, — инспектор Мередит произнес это так ненатурально учтиво и манерно, будто играл роль в комедии времен Реставрации.

— Да?

— Я тут вчера смотрел показания Клэптона, которые он дал в первый раз и позднее. — «Ай, молодец, Йен!» — Хотелось бы знать ваше мнение: что все-таки делал Клэптон между одиннадцатью и двенадцатью часами в ночь убийства?

— Сержант Трой считает, что он околачивался возле дома, где живет одна молодая особа из числа его учениц.

— Понятно. Спасибо, сэр.

Мередит обладал удивительной способностью вывешивать на лице все свои мысли, при этом не шевельнув ни единым мускулом. Сейчас он думал: «Вам следовало сказать это, а не ждать, когда я спрошу. Ну, и кто тут скрывает информацию?»

Трой, почти выдержав тон замороженного политеса, заметил:

— Сведения об этом есть в резервном файле, сэр.

Когда оперативники отправились по своим делам, Барнаби уединился за столом в глубине дежурки. Не было никакой необходимости искать покоя и мира в святая святых кабинета. Телефоны, столь голосистые еще семь дней назад, теперь лишь изредка позванивали. Иногда кто-то пользовался компьютером, но только для того, чтобы уточнить информацию, а не добавить новую. Две трети компьютеров бездействовали. Очевиден был спад активности, что вполне естественно при успешном завершении дела, а в остальных случаях вызывает грусть и подавленность.

Барнаби загрузил компьютер, чтобы уточнить некоторые подробности показаний Эми Лиддиард. Но только он начал читать, как раздался звонок из Дублина. Звонили из Гарды. Это случалось нередко. Контакт они поддерживали почти ежедневно — часто в связи с перемещениями известных полиции террористов или подозреваемых в террористической деятельности. Но на этот раз звонили в ответ на запрос Барнаби о друге и бывшем покровителе Лайама Хэнлона.

Конец Конора Нейлсона оказался именно таким, какого можно было ожидать. Человека, известного под этим именем последние двадцать лет, полиция выловила восемнадцать месяцев назад из реки Лиффи, куда его сбросили, располосовав ему горло, отрезав уши, надев на ноги бачки для краски и залив их цементом. Он был связан с рэкетирами, наркодилерами и сутенерами.

Когда у Барнаби спросили, тот ли это человек, которого он ищет, старший инспектор ответил, что очень на то похоже. Подробности обещали прислать факсом. Барнаби поблагодарил сотрудника Гарды, заверил, что особой срочности нет, и попрощался. Только что услышанное внесло в дело какую-то зловещую симметрию. Два человека, повязанные насилием с невинного возраста, и должны были, независимо друг от друга, обрести подобный конец.

Встревоженный Барнаби встал из-за стола и принялся расхаживать туда-сюда, не находя себе места. В его воображении возникали и множились картины. Вот маленький мальчик плачет, весь облепленный кровавыми потрохами ягненка. Вот мужчина, застреленный из ружья, зарыт неизвестно где, и рот его забит землей. Другой с перерезанным горлом стоит стоймя под водой; вокруг него расплывается коричневое пятно, расползаются, бледные, как рыбье брюхо, края раны. И наконец, последняя, возможно, ужаснейшая из всех картина (сам того не желая, Барнаби как раз оказался перед фотографиями на пробковой доске, схожей с хрустящими ржаными хлебцами) — изуродованные останки Джеральда Хедли.