Кэролайн Грэм - Смерть под маской

— Ты же все равно ее не читаешь. Ты думаешь о расследовании, правда, мам?

— Правда, — отозвалась Джойс, переворачивая бекон ножиком для рыбы.

— Ну и кто это?

— В каком смысле «кто это»?

— Как кто? Злодей-убивец.

— Не знаю.

— Какой позор! Полных три дня прошло, а он не знает!

— Поберегись, — посоветовала Джойс. — Он толстый, но очень проворный. Может укусить!

— Слушай, эта твоя «Золотая лошадь» похожа на вертеп колдунов. Они там случайно не устраивают танцы под луной голышом? В вертепах это делают.

— «Золотая лошадь» — коммуна, а не вертеп.

— Какая разница? Что на них надето? Ожерелья из амулетов и всякие этнические тряпки?

— Более-менее так.

— Я бы сказала, что менее уж некуда, — вставила Джойс.

Тостер крякнул, и Калли поднялась, придерживая одной рукой мягкие складки своего халата (в это утро он был шелковый, с жемчужно-серыми разводами). Халат был ей длинен, но она обнаружила его в лавке старинных вещей в Виндзоре и влюбилась в него с первого взгляда. Она говорила, что ощущает себя в нем Анной Карениной.

— Кончится тем, что однажды ты на него наступишь, упадешь и ушибешься, — сказала ей мать.

Калли взяла тост, посмотрела на сковородку и вскрикнула:

— Переверни его, мама! — Она схватила нож для рыбы, перевернула бекон и потянулась за тарелкой.

— Я хочу, чтобы он получился хрустящий! — возмутилась Джойс.

— Он уже хрустит. Еще немного — и он совершит самосожжение. — Калли оторвала пару бумажных салфеток и стала аккуратно прикладывать их к прожаренным корочкам.

— Что ты делаешь?

— Спасаю папу от сердечного приступа, — ответила Калли и поставила перед отцом тарелку с беконом и свежей порцией тостов. Бекон был идеальный.

— Расскажи мне поподробнее о своих подозреваемых, — попросила Калли, садясь на прежнее место.

— Зачем тебе это?

— Затем, что в один прекрасный день мне придется играть пятую спицу в колеснице в какой-нибудь криминальной пьесе.

Ну конечно! Он мог бы и не спрашивать, это все для сцены, для актерской профессии.

— Что тебе сказать? Во-первых, там есть субъект, который состоит на связи с духами, и его супруга, которая посещает Венеру в те свободные часы, когда ей не нужно руководить феями-посудомойками.

— Хорошо бы мне заполучить сюда хоть одну, — пробормотала Джойс.

— Во-вторых, еще одна персона. Она видит, у кого какая аура, и к слову, очень обеспокоена состоянием моей ауры, о которой моя семья как-то не думает. И еще она считает, что я должен гармонизировать свою селезенку.

— Неужели есть люди, которые верят в подобную ерунду?

— Это называется вроде бы внутренним туннельным мышлением, верно? — сказала Калли.

— Для меня это полный бред, — признался Барнаби. Мысль, что мир не тот, каким кажется, представлялась ему полной ерундой, да и вдобавок, если бы это было так, он не смог бы успешно выполнять свою работу.

— Все культы одинаковы. Их приверженцы считают, что следует отвергнуть всех и всё, не соответствующее их правилам. Если и пока ты это делаешь, ты — избранный и просветленный. Наверняка у них нет ни радио, ни телека.

Барнаби кивнул.

— Но такая изоляция опасна. Как только вторгается внешний мир — тебе конец. Пространство решает всё.

— Хватит изображать философа! — воскликнула Джойс, все еще досадуя из-за бекона. Она налила себе кофе и села за стол. — Выходит, одна из этих просветленных душ совершила убийство?

— Может, даже два.

— Да? — Джойс положила в чашку слишком много сахара и потому не стала размешивать. — Ты же не имеешь в виду человека, который упал с лестницы?

Барнаби перестал жевать.

— А ты что об этом знаешь?

— Мне рассказала Энн. Мы пили с ней кофе как раз после предварительного расследования. Все в деревне были взбудоражены донельзя. Они ведь пребывали в уверенности, что это злодейское убийство, и были очень разочарованы вердиктом.

— Ну почему же ты…

— Я тебе рассказала об этом в тот же вечер.

— Не помню…

— Я всегда рассказываю тебе, как провела день. Ты просто никогда не слушаешь.

Наступила напряженная пауза.

Тогда Калли подмигнула отцу и с невинной улыбкой спросила:

— Слушай, а что ты думаешь про этого большого вождя бледнолицых? Он действительно харизматическая личность, как считаешь?

— Определенно. — Барнаби глубоко вздохнул, надеясь погасить раздражение. — С серебряными волосами и серебряными устами. Похоже, все на него только что не молились.

— Римляне считали, что хороший оратор по природе своей всегда хороший человек.

— Ха! Тогда с Крейги они здорово просчитались, — сказал Барнаби, отставив чашку. — Он еще тот прохиндей.

На минуту он задумался о том, как бы отреагировали ближайшие последователи, узнай они о прошлом своего обожаемого гуру. Вероятно, некоторые из них, ослепленные верой, пожелали бы остаться слепыми и впредь. Бог свидетель, тому в истории есть множество примеров.

— Ну, мне пора. Я должен заехать за Гевином. Его жене с дочкой нужно к врачу, поэтому машину возьмет она. Мне еще наверняка предстоит до конца дня слушать, как гениально быстро развивается эта его Талиса-Линн.

— Талиса, да еще и Линн! — фыркнула Калли.

— Ты был точно такой же, — сказала Джойс, улыбаясь мужу.

— Я?!

— Ну да. Носил с собой фотографии Калли и совал их под нос каждому встречному.

— Не может этого быть! — Он подмигнул дочери.

Калли немедленно приняла позу гламурной красотки перед воображаемой камерой: рот полуоткрыт, ресницы хлопают, подбородок томно покоится на ребре ладошки.

— А что? Калли была очень даже симпатичным маленьким медвежонком, — сказал Барнаби, уворачиваясь от шутливого тычка дочери.

Он надевал пиджак в прихожей, когда Калли крикнула:

— Только не забудь про сегодняшний вечер, папа!

Барнаби уловил в ее тоне умоляющие нотки, которых не слышал уже очень давно. Ему стало не по себе. Оба знали, в чем тут дело. За многие годы Калли с болью и обидой пришлось привыкнуть к тому, что в то время как все другие отцы непременно присутствовали при всех торжественных событиях в жизни своих детей — таких как дни рождения, спортивные состязания, разнообразные праздники и любительские спектакли, — ее отец довольно часто отсутствовал. Ее слезы, его чувство вины при виде этих слез и раздражение из-за того, что этими слезами дочь заставляла его чувствовать себя виноватым, вынуждали Джойс выполнять неблагодарную роль буфера. Это накапливалось и рано или поздно приводило к тому, что она взрывалась и, не стесняясь в выражениях, высказывала Барнаби свое мнение о его поведении. (Вообще вся семья Барнаби наверняка удостоилась бы приза за таланты в области самовыражения.) Они очень любили друг друга, но временами это бывало непросто.