Валентина Демьянова - Грехи в наследство

— Решила начать с вас.

— И правильно! Фабрика старинная, коллектив заслуженный, а живут наши ветераны очень и очень тяжело, — с воодушевлением подхватил мой собеседник. — Очень своевременная идея. От меня что требуется?

— Мне бы личные дела ветеранов посмотреть.

— Это можно. Сейчас вызову начальника отдела кадров.

— Уже вызвала, — донеслось от двери.

Оказывается, впустив меня в кабинет, секретарша решила не возвращаться на свое рабочее место и лично присутствовать при беседе. Застыв в проеме распахнутой двери, она с любопытством наблюдала за происходящим.

При звуке ее голоса директор встрепенулся, грузно развернулся и сердито спросил:

— А ты, Светка, что здесь делаешь? Тебя звали? А ну марш на место!

Светлану будто ветром сдуло. Секунду назад еще была — и вдруг не стало.

— Чайник поставь, — крикнул Геннадий Васильевич.

— Сделала уже, — откликнулся недовольный голос из приемной.

— Беда с этими детьми. Жена уговорила взять нашу младшую к себе секретаршей, а я, дурак, согласился. Теперь вот мучаюсь, — вздохнул директор.

Сокрушался он, на мой взгляд, совершенно зря. Девица хоть и страдала некоторой вольностью манер, секретаршей на самом деле была, по-видимому, неплохой. Умением предугадывать желания начальства и бойкой расторопностью, этими далеко не последними качествами хорошей секретарши, Светочка была наделена сполна, что она и не замедлила продемонстрировать, вплыв в кабинет с полным подносом. Следом за ней шел пожилой мужчина, в выправке которого безошибочно угадывался бывший военный.

Пока Света суетилась у стола, директор вводил начальника отдела кадров в суть проблемы. Выслушав начальство до конца, военспец без единого вопроса бесстрастно подвел черту беседе:

— Все выполним, Геннадий Васильевич.

Тем же бесцветным, лишенным всяких эмоций голосом заведующий кадрами разговаривал и со мной, когда я вприпрыжку неслась следом за ним по коридору.

— Личное дело должно храниться пятьдесят лет, — бубнил он, не посчитав нужным даже голову повернуть в мою сторону.

Прикинув в уме, что пятьдесят лет не так мало, и мать Ефимова в те годы еще могла трудиться на фабрике, я с энтузиазмом воскликнула:

— Отлично! Почитаю, подберу кандидатуры, а потом, если позволите, снова к вам загляну. Для уточнения. Думаю, может получиться чудесный материал!

Мой энтузиазм его не заразил, в ответ он скептически хмыкнул и тем же бесцветным голосом сообщил:

— Отправленные в архив дела были сложены в подвале, а там трубу с горячей водой прорвало…

— Выходит, у вас ничего нет? Зачем же вы тогда голову мне морочите? Куда мы вообще идем? — не на шутку разозлилась я.

— Можете посмотреть картотеку, — равнодушно пробормотал он. — Сведений в учетных карточках содержится конечно меньше, чем в личных делах, но это лучше, чем ничего.

Я хотела было уже отказаться и просто повернуть назад, но в этот момент мы, как оказалось, уже пришли. Стоило мне увидеть ряды каталожных ящиков, как мое раздражение мигом улетучилось. В конце концов этот сухарь прав: карточки лучше, чем вообще ничего.

— Архив вам все равно бы ничего не дал. Его весь крысы погрызли, — утешил меня напоследок начальник отдела кадров и занялся собственными делами.

Начать хотелось конечно же сразу с буквы «И», но под бдительным взглядом бывшего военного, который изредка все же косился на меня, это было бы опрометчивым шагом. Поэтому, еще раз поблагодарив за содействие, я стала просматривать все карточки подряд, время от времени для видимости занося отдельные фамилии в блокнот.

На мое счастье, учетные карточки на местной фабрике заполнялись тщательно, с дотошной педантичностью отражая основные этапы жизненного пути сотрудников.

«Так мне никакое личное дело не понадобится. Все, что требуется, я и здесь найду», — с радостным оживлением подумала я, вчитываясь в каллиграфически выведенные строчки.

Понаблюдав за мной некоторое время, начальник отдела кадров окончательно потерял ко мне интерес и с головой погрузился в ворох бумаг.

Я тут же воспользовалась предоставленной мне свободой и кинулась искать нужную карточку. Нашла быстро, потому что Ивановых здесь оказалось лишь трое, и одна из них — с именем Ольга Петровна. Выхватив пожелтевший от времени формуляр из каталожного ящика, я быстро пробежала его глазами и от огорчения чуть не взвыла. Ну надо же, такая невезуха! У всех карточки как карточки, а тут всего три строчки!

Родилась мать депутата Ефимова в деревне Васькино Московской губернии в 1904 году. В графе «Происхождение» значилось «из бедняков». Сирота. На фабрику поступила в 1919 году. Проработала почти год… В октябре 1920 года в формуляре против записи о приеме на работу сделана пометка «Уволена». Снова вернулась на фабрику в 1943 году и проработала до 1961-го, когда ушла на пенсию. Судя по записям, работала добросовестно. Отмечена многочисленными благодарностями и почетными грамотами. На оборотной стороне был указан домашний адрес: 1-й Прудовый переулок, дом 4, кв. 6.

Лили уколола иголкой палец и тихонько вздохнула. Ну вот, опять. И когда только она научится шить так же ловко, как другие? Вон девочки рядом сидят… Чуть постарше ее, но у них все отлично получается, а у нее пальцы до крови исколоты.

Девушка тихонько вздохнула. Нельзя сказать, что она, Лили, не умеет обращаться с иглой. Мама и Луша учили ее и кружева плести, и вышивать, и шить. Только грубое солдатское сукно — это не батист и даже не полотно…

От мысли о матери Лили окончательно загрустила.

«Бедная, бедная мамочка. Как слегла прошлой осенью, так до сих пор никак не поправится».

Лили прекрасно помнила, как они с Лушей ждали маму тогда в парке. Это тянулось так долго, что Лили продрогла до костей, а Луша забеспокоилась и собралась уже возвращаться. Наконец они увидели мать в конце аллеи. Она шла медленно-медленно… и ступала так неуверенно, словно слепая. У Лили перед глазами до сих пор стоит ее бледное и пустое, без всякого выражения, лицо. Стыдно сознаться, но она, Лили, тогда здорово струсила. Ей показалось, будто это и не мама перед ней. Страшно подумать, что было бы, не окажись рядом Луши. Вот она-то не испугалась… Кинулась к маме, принялась ее тормошить, расспрашивать. А мама ровно неживая. Стоит, прижав руки к груди, и молчит. Долго-долго. Целую вечность. А потом вдруг отчетливо так произнесла:

— Я его убила. Кочергой.

И снова замолчала. Луша еще раз посмотрела на маму и заявила, что одних их не отпустит. Так и шла с ними пешком до самого Вуславля. А это целый двадцать верст, и все лесом. По дороге было бы, конечно, короче, но Луша опасалась погони.

Идти было трудно. Стояла осенняя распутица, тропа вся в рытвинах, заполненных водой… и еще маму под руки вести было нужно. У Лили промокли ботинки, она промерзла и устала. Больше всего на свете ей хотелось сесть на землю, закрыть глаза и больше не двигаться. Но рядом шла Луша и не жаловалась. Лили косилась на нее и тоже терпела.