Галина Щербакова - Огненный кров

— Не они? А Чечня? А бездомные дети? Сколько их? Кто считал?

— А ты считал тех, кто при этом чувствуют себя счастливыми?

— Предлагаешь приноровиться?

— Я не хочу, чтобы ты пропал. Ты мне родной, а власть я имел в виду. Я не хочу, чтобы ты шел к ней с топором. Я не за власть, я за тебя… Да, Луганские и иже с ними прихватили эту землю, да, они командуют парадом. Так не ходи на парад, отойди в сторону…

— Няня Маруся так кричала в огне и одновременно выталкивала Олечку.

— Ты рассказывал. Ты отрезал голову… Хватит! Там родились дети. А вдруг они замечательные? А вдруг они Пушкины?

— Разве бывает такое «вдруг»? Разве такое чрево не рождает гадов?

Бесконечный разговор с Мироном.

…Он внимательно смотрел на детей — старшую и младшенькую. Старшая была красавица и била ногой собак. Они ненавидели ее, она проходила мимо — и они тихо рычали. Дети — Пушкины?..

Младшенькая была светлая, как солнышко. Она шла к нему на руки, и тогда кричала уже мать:

— Не смейте трогать ребенка! Он не про вашу честь.

Больше, чем коммунисты и советская власть, никто не кричал о справедливости и равенстве. А лизоблюды-попы подпевали им. И во всем этом была самая большая мерзость. Теперь пришли эти. «Мы в своем праве», — сказали они.

Он тоже в своем праве и поступит так, как считает справедливым. Конечно, одна отрезанная голова, равно как и пять, и десять, не нанесут урон бесчисленноголовой гидре. Но ему будет легче умирать. Легче — и все тут. И он ждал своего часа.

Наконец Мирон получил телеграмму. «Будем Астрахани двадцатого плюс минус два дня».

— Почту не носят уже два года. Я думала, ты давно умер.

— Он как цунами. Без объявления и предупреждения, — сказал инвалид.

— Вещи у вас собраны?

— У нас нет вещей, — ответил Оля. — Все проели. Посмотри, даже лебеды нет. Вот ребенка, крест святой, покормить нечем.

— Там у нее в сумочке есть печенье и вода. Собирайтесь тогда с духом.

— Я не уверена, что и он у нас есть.

— Как ты меня возьмешь? — засмеялся инвалид. — Под мышки и вверх?

— Не твои дела, — сказал он. — Я скоро вернусь.

— Куда ты? — закричала сестра. — Нам не сохранить ребенка.

— Я буду через час.

Он вернулся через два часа на большой легковой машине. Собственно, это было самое трудное — найти на пятачке, где расположилась «администрация по ликвидации деревни», подходящую для инвалида машину, чтобы в нее можно было войти и выйти. Культя правой ноги не сгибалась и торчала в одном положении.

Машина принадлежала бригадиру экскаваторщиков. Сегодня все должны были закончить, но оказалось, не готова школа, куда должны были переселить тех, кто еще оставался. Дело откладывалось на сутки, и бригадир весь исходил злостью. Но тут ему предложили пятьсот долларов за извоз. Это были для него хорошие деньги, больше десяти тысяч рублей, ближе даже к пятнадцати. Он согласился не то что сразу, а раньше, чем ему сказали, куда ехать. От бригадира он узнал, что деревню сносят под коттеджи для богатых ростовчан. «Здесь будет город-сад», — сказал бригадир.

— А куда людей?

— Какие это люди? Умные давно убежали, остались дураки и старики. Запихнут куда-нибудь, чтоб скорей померли. Таких, как ты, чтоб забирали, я ни разу не видел. Ты случайно не с прибабахом?

— Она мне сестра.

Бригадир засмеялся.

— Ну и что? Тут столько отцов и матерей плакало, столько телеграмм отбивалось. С концами…

Опустим рассказ о посадке в машину и о самой поездке. Были проблемы с туалетом. Инвалид стеснялся писать в грелку, но куда же денешься. В нужном месте они были уже вечером. Поезд в Астрахань уходил ночью. Там же на вокзале он дал телеграмму Мирону.

В Астрахани их встречали люди Мирона на правильной машине.

Мирон смотрел на женщину, которую когда-то себе намечтал и ждал. Но тогда его обманули. Сейчас старая, измученная тетка смотрела дом, в котором ей предстояло жить, и неожиданно для всех она тихо встала на колени.

Мирон поднял ее, два старых тела прижались друг к другу. Инвалид сидел в новехонькой, навороченной всякими прибамбасами коляске, а девочка спрашивала, скоро ли приедет мама.

— Скоро, скоро, — врал он ей, и неправильные слезы лились и лились. Что он ей скажет завтра? Послезавтра? Все его деяние по восстановлению хоть какой-то справедливости меркло перед этим простым детским вопросом о маме.

— Ладно, — сказал Мирон, хлопая его по плечу. — Что сделано, того не вернешь. Надо, чтоб ребенок никогда не узнал твоей правды. Чтобы она потом не придумала против твоей свою. Все! Приехали! И будем жить.

На другой день он предстал перед людьми бритый и чистый. И Ольга сказала:

— Такой ты моложе меня смотришься.

— А то… — ответил он.

— А то, — продолжил Мирон, — что у меня для тебя есть новость. Между прочим, старая. Может, даже устарелая, надо проверить в интернете.

И он рассказал, что в Москве собирается клан Луганских, что их оказалось больше двадцати человек, и они собираются писать историю их фамилии. Из Луганских вышел даже немецкий писатель, некто Макс Визен, он и берется за это дело. И у них будет большой сбор.

— Пойдем, посмотрим в интернете, когда.

Оказалось, через два месяца. Бал в Гостином дворе. Желательно всем Луганским принести с собой какие-никакие документы и реликвии, фотографии, хороши были бы истории в письменном виде типа автобиографий.

— Я поеду, — сказал он.

— На этот раз нет, — ответил Мирон. — Ты неадекватен.

— Я в порядке. Я повинюсь.

— Тоже глупо. Можешь вызвать чью-то запрятанную ненависть.

— Я излечился.

Он не стал говорить о том, что слова девочки о матери повергли его в прах, и он больше не мститель.

— Я еще посмотрю на тебя, — сказал Мирон. — Ты вздорный старик, с тебя станется…

— Нет. Просто мне есть что предложить. У меня есть реликвия.

— А! — сказал Мирон. — Старинная фотография?

— Я передам ее потом девочке.

— Кстати, я так и не уточнил. Ее на самом деле зовут Оля? Или у тебя путаница в голове?

— Ты будешь смеяться. Оля. Ольга.

— О! Это варяжское имя Хельга. В этом что-то есть. С этого имени начиналась Россия. Туда ей и вернуться, чтобы стать собой.

— Мудрено, — ответил он.

— А может, мне этого просто хочется. Ты не возражаешь, если я поухаживаю за твоей сестрой?

— Да вроде уже стыдно.

— А я поухаживаю… Нет ничего крепче любви стариков. Это я сейчас и придумал, и уверовал в это.

— Бог вам в помощь. Насмешил ты меня…

Он вспомнил девушку, которую когда-то нес на руках. Было чистое небо и очень холодное солнце. Оно просто сочилось льдом и мраком.

Откуда солнце знало?..

— Не верю я в эту затею, — сказал вдруг Мирон. — Я видел много дружб. По школе, по пьяни, по соседству, по идее, тут еще много чего можно прибавить. Видел дружбу и на крови. Когда с поля полумертвого вынес… Самые непредсказуемые соединения — между родней. В семейных отношениях или любовь, или уж ненависть, а дружба — девушка из других молекул. Ей ДНК не нужна, она на эфирных маслах. А в вашем случае столько крови. И на́ тебе! Является нечто откуда-то и говорит: «А теперь давайте дружить». Это страны, убивающие друг друга, могут задружить. В войне нет личного, вся вина — на державе, а в классовой борьбе есть. И в религиозной есть, потому что Бог — он личный. Но держать тебя я не буду. Мы тебя оденем как следует, ты не фраер какой-нибудь, но не лезь в середину, не раскрывай душу, даже если увидишь похожий на твой глаз.