Григорий Аросев - Деление на ночь

– Я в Вестерланде, – сообщил Дан.

– Это где? – полюбопытствовал Белкин.

– Остров Зюльт, север Германии.

– У тебя там ребёнок?

– Да, мальчик недавно родился, Андрей. Его мама из Берлина, но решила уехать сюда, тут хорошо, хороший воздух, и клинику хорошую нашла.

– Андрей или какой-нибудь Андреас?

– Его мама из Минска, решила русское имя дать.

– Андрей Даниэлевич? – снова усмехнулся Белкин.

– Ага, – серьёзно ответил Даркман.

Даркман всегда называл участниц Проекта «его мама» (или «её», или «мать»). Собственных имён не существовало. Слова «женщина» или «девушка» – тоже. И даже национальностей: в теории можно было бы представить, что он о ком-то говорит «русская» или «немка». Но нет. Сознательно или случайно, Даркман оставлял своих женщин полностью за скобками, хотя о детях рассказывал охотно – когда Белкин спрашивал.

– Как у тебя дела?

– Всё хорошо, немного занят, и голова очень болит, – молвил философ.

– Как ты и Фáрида? – задал Даркман дежурный вопрос. Ударение в именах он не выучит никогда, наверное.

– Всё по-прежнему. Слушай, – вдруг вдохновился Белкин, – у меня есть вопрос. Я тут общаюсь с одной женщиной, но никак не могу её раскусить.

– Раскусить? – спросил Даркман, не поняв выражения.

– Ну, понять, изучить.

– А! Хорошо. У вас есть секс?

– Нет, это другое.

– Любовь?

– Тоже нет. Понимаешь, мне надо разгадать загадку. Пропал человек, и я хочу расследовать, что с ним случилось. Замешаны многие, она в том числе. Но все остальные мне совершенно понятны, а она нет.

– Ты хочешь, чтобы я узнал твою историю?

– Нет, я бы хотел, чтобы ты взглянул на неё и немного помог мне, я кое-что хочу спросить.

– О! Да, я могу. Ты присылаешь мне адрес её страницы?

– Да, шлю. Вот… Смотри.

– Секунда… Да, вижу. Эвелына Гусе́ва.

– Как ты думаешь, она замужем?

– Хм… – Даркман защёлкал мышью, просматривая немногочисленные фотографии Элли. – Нет. Она абсолютно не замужем. Может быть, только бумажно, понимаешь?

– Только на бумаге?

– Да, но я не верю. У неё никого нет.

Белкин задумался.

– Она сказала, что замужем.

– Тебе сказала?

– Да, мне.

– Она хотела, чтобы именно ты так думал. Она тебе понравилась, но ты хочешь что-то узнать, а она не хочет, чтобы ты знал это. Если ты будешь с ней, потому что ты можешь, ты скоро будешь знать всё, а она не хочет.

– Дан, с чего ты взял, что она мне понравилась?

– Бо-орис, – укоризненно протянул Дан, – ну зачем ты делаешь вид, что ты белый и пушистый зверёк?

Иногда Даркман поражал знанием русских пословиц и их оригинальными интерпретациями.

– Дан, честное слово, я всего лишь хотел у неё кое-что узнать.

– Я верю тебе! Но одно может быть с другим!

– Хорошо, тогда ещё вопрос, последний. Она может врать?

– Она тебе врала уже!

– Нет, я имею в виду другое…

– Я не понимаю, извини.

– Она говорит, что мало что знает и помнит о том человеке, которого я ищу. Мне кажется, это неправда. Я же философ, я должен во всём сомневаться. Но вдруг она не обманула меня?

– Я не знаю, но я не хочу ей доверять, понимаешь, Борис?

– Понимаю. И ребёнка бы ей не сделал? – поддел своего друга Белкин.

– Э?! – воскликнул Даркман. – Её возраст не подходит!

– Шучу, шучу. А если бы лет двадцать назад?

– Борис, ты должен помнить, что все мамы моих детей знают друг о друге. Не все хотят быть в общении, но все знают. А я на неё смотрю и совершенно не хочу ей говорить о том, что у меня есть дети и так далее. Понимаешь?

– Да.

– Я хочу тебе кое-что сказать важное, но на английском, так будет быстрее, ты не против?

– Конечно, давай.

Белкин кивнул. Сам он по-английски говорил так себе, но на слух понимал почти всё. Даркман незамедлительно начал что-то излагать, но по-немецки.

– Дан, ты говоришь на немецком!

– Да? Оу, извини. Я идиот, – воскликнул он и перешёл на английский. – Ты хочешь добиться от неё правды в деле, которое тебя интересует и которое ты считаешь важным. Ты считаешь, что она может врать, и у тебя есть все основания. А я готов поспорить на что угодно, что она одинока, у неё нет партнёра, хотя тебе она сообщила нечто совсем другое. Я сужу об этом на основании своего опыта. Но! С чего ты взял, что она считает твоё дело таким же важным? С чего ты решил, что она доверяет тебе? Ты говоришь, что ты философ и во всём сомневаешься. Ты, конечно, философ. Но вдруг она тоже философ? И так же сомневается в твоих словах? И в твоей мотивации?

– Дан, мы старые друзья, ты много знаешь обо мне. Я тебя не обманываю. Для себя самого я знаю, что я прав, – проговорил Белкин по-английски.

– Да, я не сомневаюсь, что ты меня не обманываешь. Но я просто предлагаю тебе поставить себя на её место. Вдруг в её жизни возникает мужчина на несколько лет моложе, который явно ей симпатизирует, который ей тоже нравится, но который расспрашивает её о том, что ей неприятно. Может быть, даже физически неприятно. Вдруг между ними произошло то, что она хотела бы навсегда забыть?

Это Белкину в голову не приходило.

– Вряд ли, – ответил философ. – Она старше его лет на двадцать.

– О! – искренне удивился Даркман.

– Да, это ученик и учительница.

– Как всё сложно, ё-моё, – покачал головой американец, снова перейдя на русский. «Ё-моё» и прочие ругательства в его исполнении звучали до крайности трогательно и нежно. – Борис, я поддерживаю тебя. Тем не менее, мне кажется, что ты должен думать и так. Эта сторона является важной.

– Я попробую. Кстати, ты в Россию не собираешься?..

Они ещё немного поговорили о всяких пустяках, и Даркман отключился.

Белкин в крайнем смущении начал ходить по квартире. Доказывать Даркману, что он неверно догадался о его, Белкина, чувствах в отношении Гусевой Эвелины Игоревны, смысла не имело: Даркман, даром что спокойный, как дохлый слон, был непереубеждаем. Самому себе философ мог легко сказать: Даркман ошибся. Но признаться себе же в том, что Дан подал ему прекрасную идею – посмотреть на Элли как на женщину, оказалось до крайности тяжело.

Хотя он ведь до сих пор пытается стать Алёшей.

А это значит…

Мгновение.

И вот…

Алёша влюбился в Элли как подросток. Какой бред: что значит как? А кем он был в те годы?

«Но любит ли Вяльцева доктора?» – как спросил Бродский. Замечала ли Элли Алёшу – вот вопрос.

Пожалуй, пора, совсем-совсем пора всеми правдами и неправдами на неё посмотреть. На Элли. Вот завтра после Большеохтинского сразу и попробую позвонить, а там уж как получится.

– Вы что, за мной следите?

И ведь она задала вопрос на полном серьёзе, так что меня просто подмывало ответить утвердительно – только чтобы увидеть реакцию Элли. Собственно, вся сцена с самого начала получилась очень киногеничной.