Батья Гур - Убийство в субботу утром

Хильдесхаймер высказался последним. Подведя итог, он сказал извиняющимся, но твердым тоном:

— Ева Нейдорф была мне очень близка, и я не могу себе представить, чтобы она не доверилась мне, если бы что-то ее тревожило. Накануне я беседовал с ней, она только что приехала домой из аэропорта Бен-Гурион, голос ее звучал жизнерадостно и оптимистично; да, немного устало после перелета, естественно, слегка напряженно, но в целом она казалось счастливой. Счастливой, что у нее родился внук, счастливой, что вернулась домой и даже что завтра у нее лекция.

Михаэль вздохнул и подумал, понимают ли сидящие вокруг стола, что означают только что сказанные ими всеми слова.

Теперь все взгляды были устремлены на Хильдесхаймера, который внезапно стал похож на печального добродушного моржа. Он продолжил — очень мягко, почти шепотом: у него есть сильные опасения, что речь идет об убийстве; нет смысла это отрицать и пытаться представить как несчастный случай; убийство, и где — в Институте!

— Как могла она встретиться здесь с кем-то чужим? — медленно продолжал он. — Но никто из сотрудников не имел привычки расхаживать здесь субботним утром с оружием в кармане. Как бы то ни было, к моему глубочайшему сожалению, — голос его срывался, — нам придется примириться с этим ужасающим фактом, как и с печалью о нашем ушедшем друге и коллеге.

Джо Линдер спросил, не мог ли кто-то пробраться снаружи.

— Нет, — ответил Михаэль, — следов взлома нет, и в любом случае она сама пришла в комнату, чтобы встретиться с кем-то. Не было признаков того, что ее тело откуда-то перетащили. А зачем еще могла бы она прийти в Институт так рано с утра?

Розенфельд произнес дрожащим голосом, что Ева не могла встретиться здесь с кем-либо, не договорившись заранее.

— И вообще, — подытожил он, — только что-то чрезвычайно срочное, что-то не терпящее отлагательств могло привести ее в Институт в подобное время.

— Если только встреча не состоялась вчера, — с отчаянием сказал Джо Линдер, и все подскочили на своих местах. — Откуда мы знаем, когда она ушла… я имею в виду, умерла… — И он сделал рукой жест, как будто отгоняя от себя слова, которые только что осмелился произнести.

— Доктор, обследовавший тело, — ответил Хильдесхаймер, — придерживается мнения, что смерть наступила недавно, хотя, разумеется, это требует уточнения.

Михаэль вновь вернулся к тому, на чем остановился. Он должен вновь попросить предоставить ему имена всех пациентов доктора Нейдорф, а также имена всех связанных с Институтом лиц: сотрудников, кандидатов, каждого.

— А как насчет подопечных? — немедленно осведомился Джо Линдер. — Почему вас не интересует отдельный список подопечных?

Михаэль быстро припомнил всю информацию, полученную от Голда. О подопечных не упоминалось. Он вопросительно взглянул на Линдера, и тот ответил вызывающим взглядом, как бы говоря: «Я думал, вам известно все на свете об этом месте», но тут же и объяснил, что каждому кандидату для каждого аналитического случая назначался наставник-супервизор: для каждого — разный; три случая — три супервизора, с мрачным удовольствием резюмировал он.

— А кто может стать супервизором? — спросил Охайон. — Только член ученого совета или любой полноправный член Института?

— Любой, кого ученый совет сочтет пригодным осуществлять руководство, — ответил обретший присутствие духа Розенфельд. Руки его больше не дрожали.

Михаэль поднялся и объявил, что хочет позднее поговорить с каждым в отдельности; пока же он бы попросил список их адресов и телефонных номеров.

— Если бы вы смогли предоставить мне короткое письменное изложение всех ваших действий за последние двадцать четыре часа, я был бы признателен, — добавил он и закурил новую сигарету.

Кто-то попытался запротестовать, но Хильдесхаймер сказал непререкаемым тоном, что он ожидает от каждого из присутствующих полного сотрудничества; скрывать им нечего.

— Виновный должен быть найден, — сказал он, и голос его отозвался эхом в большом зале. — Мы не сможем жить здесь, как раньше, пока это дело останется нераскрытым. От нас зависит слишком много людей, чтобы мы могли позволить себе оставаться в неведении, кто из нас оказался способен на убийство.

Наконец-то это было произнесено вслух, подумал Михаэль, кивая двум полицейским, которые закончили осмотр помещений и выходили из здания, чтобы подождать его снаружи, как уговорено. Он вновь просмотрел одну за другой фотографии погибшей, а Хильдесхаймер тем временем говорил членам совета, что с проблемами, связанными со смертью Евы Нейдорф «и с ужасными обстоятельствами, при которых это произошло», придется иметь дело им всем и еще троим членам правления Института. Он сказал также, что им придется разбираться со всеми ее пациентами и подопечными, оказывать надлежащую помощь, бороться с недоверием, которое люди начнут испытывать друг к другу, и заключил, что придется пережить «чрезвычайно сложный период».

— Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы побудить остальных помогать полиции. Я прошу всех вас оставить враждебность и выполнять просьбы главного инспектора.

Джо Линдер, извинившись, спросил, позволит ли ему главный инспектор Охайон отменить приглашение на ленч; хотя он уже опоздал, но объясниться все же обязан.

— Если я правильно понимаю, никому не дозволено покидать помещение, пока не подтверждено его алиби, — кажется, так пишется у Агаты Кристи?

Никто не улыбнулся в ответ на шутку. Михаэль проводил Линдера на кухню, где сидел полицейский в форме, и подтвердил разрешение, затем вышел. Ожидая у дверей, он слышал, как Джо Линдер дружеским голосом сообщает кому-то по имени Иоав, что не сможет встретиться с ним, как договаривались.

— Нет-нет, не заседание совета, — говорил Джо в трубку. — Еву Нейдорф обнаружили в Институте мертвой.

Ни слова о пистолете. Ни слова об убийстве.

Отшелестели бумаги, записи были сделаны и вручены, и члены ученого совета покинули Институт один за другим. Последним ушел Эрнст Хильдесхаймер, который сегодня утром приобрел нового почитателя, хотя об этом и не подозревал.

Связаться с Очаковом удалось только к вечеру. Главный инспектор возвращался из Тель-Авива после краткого разговора с зятем Нейдорф Гиллелем, который неотлучно находился в больнице Ихилов, где его мать лежала с развившимся в результате сердечной недостаточности отеком легких. Гиллелю теперь предстояло дозвониться жене в Чикаго и сообщить печальную новость, а затем заняться организацией похорон, не отходя от постели матери. Потрясенный известием, зять Евы Нейдорф сидел в приемной перед блоком интенсивной терапии кардиологического отделения. Он побледнел и снял очки, но видно было, что смысл сказанного до его сознания еще не дошел. Михаэль слышал, как, выходя из приемной, Гиллель продолжал, словно в трансе, бормотать: «Это невозможно… Не могу поверить…» Дать Охайону какие-либо зацепки он оказался неспособен.