Батья Гур - Убийство в субботу утром

Тишину нарушил Джо Линдер.

— Возможно, она собиралась просмотреть заметки к лекции, — предположил он, но на лице его было написано, что сам он этому не верит.

Нехама Золд немедленно отвергла эту гипотезу, поинтересовавшись протяжным гортанным голосом:

— А кто мешал ей заняться этим дома, там тихо и места вдоволь?

Сара Шенгар согласилась с ней и проговорила что-то о том, что дети Нейдорф переехали и у нее дома теперь очень спокойно.

Розенфельд заметил, что ее лекция, должно быть, и так была отшлифована до блеска. Все знали, как тщательно она всегда готовилась. Коллеги закивали.

— Наверняка лекция была готова много недель назад, — сказал Розенфельд.

— А как же насчет ее родственников? — спросила Нехама. — Кто известит детей? — И она вытерла правый глаз тыльной стороной руки.

Хильдесхаймер объяснил, что сын доктора Нейдорф проводит биологические исследования в Галилее, поэтому и не смог встретить ее в аэропорту.

— Полиция, — тут он взглянул на Михаэля, и тот поспешно кивнул, — сейчас пытается установить его местонахождение. Муж ее дочери прилетел с Евой одним рейсом, а сейчас он в Тель-Авиве у своих родителей. Ему, должно быть, уже сообщили. — Он посмотрел на Михаэля, и тот кивнул снова.

Михаэль поинтересовался, не могла ли Нейдорф на утро назначить кому-нибудь встречу в Институте.

Поднялся многоголосый шум, в котором слышались слова «пациент» и «подопечный». И снова прорвался голос Джо Линдера:

— Доктор Нейдорф принимала пациентов в комнате для консультаций у себя дома, и у нее не было причин изменять обычному порядку, хотя, возможно, после поездки…

Линдер как-то смешался и замолк. Кое-кто с сомнением склонил голову.

Михаэль, допив последний глоток кофе и докурив сигарету, спросил:

— А нельзя ли взглянуть на список пациентов доктора Нейдорф?

Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все, кроме Хильдесхаймера, заговорили враз, некоторые почти кричали. В общем, все негодовали. Розенфельд вынул изо рта сигару и сурово произнес, что главный инспектор Охайон должен понимать: такое требование недопустимо. Это информация конфиденциальна. Никаких исключений. Все поддержали его заявление.

— Ну да, — спокойно ответил Михаэль, — информация конфиденциальна, однако мы имеем дело с насильственной смертью. И с другой стороны, я также понимаю, что пациенты являются кандидатами Института, а психоанализ — важная часть их учебного процесса. Может, кто-нибудь будет столь любезен и разъяснит мне, что тут такого секретного?

Тишина была полной. Даже Хильдесхаймер уставился на Михаэля, который занялся сигаретой, наблюдая, с каким неудовольствием все восприняли его осведомленность.

— Факты свидетельствуют, что Ева Нейдорф умерла от пулевого ранения в затылок. В данных обстоятельствах, я уверен, вы согласитесь, что мы должны знать, кто был с ней сегодня утром. Существует также вероятность, что она застрелилась. Однако напрашивается вопрос: почему возле тела не был найден пистолет? В любом случае кто-то непременно был возле нее, до или после ее смерти. Мы, разумеется, ищем пистолет, и я ожидаю от вас сотрудничества и откровенных ответов на все мои вопросы. Например, на такой: могла ли она пойти на самоубийство, и если да, то кто забрал пистолет? — Он замолчал и стал изучающе переводить взгляд с одного лица на другое: всех их, казалось, парализовал ужас.

Он не сообщил им о том, что патологоанатом сказал — с обычной оговоркой: точно утверждать можно будет только после вскрытия, — что расстояние, с которого была выпущена пуля, исключает самоубийство; не стал говорить, что может получить судебное постановление о нарушении врачебной тайны. Просто терпеливо ждал.

Хильдесхаймер жестом попросил слова, Михаэль кивнул. С легкой дрожью в голосе старик подтвердил сказанное полицейским и поведал прочие детали утренних событий. Лицо Розенфельда, с которого схлынула кровь, стало подергиваться; Джо Линдер вскочил на ноги; Нехаму Золд била сильная дрожь.

— Приношу извинения за ту форму, в которой пришлось сообщить вам эти известия, — сказал Хильдесхаймер.

Все промолчали. Несколько долгих мгновений Михаэль тоже хранил молчание. Он внимательно исследовал лица, но не находил ничего странного: на них читались ужас, потрясение, печаль, а больше всего — неверие и страх. Наконец его взгляд упал на Джо Линдера. Линдер поднял глаза, Михаэль проследил, куда он смотрит: на портреты покойных корифеев.

— Я задаю себе вопрос, — продолжил он, поскольку никто не нарушал молчания, — если это было убийство, то почему преступник не вложил орудие убийства — давайте предположим, что это был пистолет, — в руку доктора Нейдорф, чтобы создать впечатление самоубийства и сбить нас со следа хотя бы на начальной стадии расследования? С какой стороны ни посмотреть, замешан еще кто-то, и этот кто-то знает больше, чем мы. — Он говорил очень медленно, не уверенный, в состоянии ли присутствующие, после такого шока, осознать его слова.

Члены ученого совета посмотрели на него, потом друг на друга.

Джо Линдер заявил:

— Ева Нейдорф себя не убивала!

Розенфельд пояснил, что, даже если она задумала свести счеты с жизнью, во что он ни на мгновение не верит, Институт стал бы последним местом, где бы она решилась это совершить.

— Вы должны понять, — объяснял он Михаэлю, — самоубийство — это акт мести и ненависти, направленный против самых близких для самоубийцы лиц. Ева Нейдорф, — громко и размеренно говорил он сдержанным, убедительным тоном, — не знала ненависти. Она была не такая эгоистка, чтобы покончить с собой в Институте — да и где бы то ни было. — Дрожащей рукой он зажег новую сигару. — Даже если бы она узнала, что больна какой-то смертельной болезнью, — он оглядел стол, — она бы предпочла ждать. В этом я уверен.

Красивое лицо Даниэля Воллера исказило смятение, которое становилось все сильнее по мере того, как Розенфельд продолжал говорить. Наконец он раскрыл рот, но, так ничего и не высказав, отвернулся и взглянул сначала в окно, а затем на Хильдесхаймера.

Все остальные единодушно закивали головами и забормотали что-то одобрительное.

Джо Линдер вновь поднялся с места.

— Сейчас не время прятать головы в песок, — сказал он. — Ева Нейдорф не совершила бы самоубийства, если бы и собиралась, не приведя в порядок дела, она не могла просто так все бросить: пациентов, подопечных, лекции, дочь, которая месяц назад родила. Ни за что. Я понимаю, чужая душа — потемки, порой случается и невозможное… — Он перевел взгляд на портретную галерею. — Я не утверждаю, что психоаналитики застрахованы от депрессии и эмоциональных срывов, даже от самоубийств, но… только не Ева!