Батья Гур - Убийство в субботу утром

Михаэль спросил о семье Нейдорф. Профессор рассказал, что ее муж был бизнесмен и не одобрял ее работу.

— Он даже не понимал, каких профессиональных высот она достигла.

Это создавало ей проблемы, о которых никто, кроме Хильдесхаймера, не знал. Она была стержнем семьи, но в то же время ей приходилось бороться за свои права: супруг вообще не хотел, чтобы она работала.

— В конце концов, — закончил профессор с оттенком гордости, — он оценил ее по достоинству и с уважением принял ее независимость. Они были очень друг к другу привязаны, — грустно добавил он. — Ее муж умер внезапно, три года назад; он был старше нее на несколько лет и скончался от сердечного приступа во время деловой поездки в нью-йоркском аэропорту. Ей пришлось туда лететь, чтобы забрать тело. Потом возникли сложности с имуществом, потому что она не принимала абсолютно никакого участия в бизнесе, а у мужа было много проектов. Что касается их сына — ну, мальчик слегка… сдвинулся на проблемах экологии. Главное в его жизни — Общество охраны природы. Хороший, умный мальчик, но не питающий ни малейшего интереса к бизнесу.

В результате ее зять, муж дочери, согласился взять на себя финансовые заботы, и это стало для всех огромным облегчением.

Михаэль спросил об отношениях Евы с детьми. Хильдесхаймер ответил, тщательно подбирая слова:

— Ева была очень близка со своей дочерью. Иногда мне казалось, что даже слишком. Нава была очень несамостоятельной; она ни разу не сделала и шагу, не посоветовавшись с матерью. Однако я полагаю, что после того, как она со своим мужем переехала в Чикаго, ситуация изменилась к лучшему. Я всегда считал, что Ева в некоторых вопросах проявляла слепоту по отношению к своим детям. С сыном было сложнее, не хватало точек контакта, и не только из-за различий интересов. Там еще была проблема взаимоотношений сына с отцом и его претензий к профессии матери, но и здесь также наступило улучшение после того, как он нашел себе дело в Обществе охраны природы.

— А что зять, — спросил Михаэль, — какие у нее были отношения с ним?

— Как мне кажется, корректные. Может быть, не слишком теплые, особенно по сравнению с ее отношениями с дочерью, но он очень восхищался Евой, а она была ему очень благодарна за то, что он избавил ее от забот о бизнесе.

Михаэль попросил поподробнее рассказать о том, что этот бизнес из себя представлял. Он не упомянул, что уже встречался в Тель-Авиве с зятем Евы Гиллелем Зенави.

— Точно не скажу. Знаю только, что они вдвоем, Ева и Гиллель, прилетели из Чикаго на совещание совета директоров, которое должно было состояться в воскресенье утром. Я знал об этом, поскольку Ева взяла дополнительный выходной, чтобы присутствовать на совещании. Когда мы разговаривали по телефону, Ева жаловалась, что во время перелета в Тель-Авив ей пришлось ознакомиться со всем тем, о чем она не хотела знать годами. Четыре часа кряду Гиллель объяснял ей, что будет обсуждаться и как ей следует голосовать. Они оба обладали правом подписи.

Не меняя позы, тем же тоном, с огромным трудом стараясь не выдать возбуждения, Михаэль спросил, были ли между ними разногласия.

Старик громко расхохотался:

— Ева и разногласия по поводу бизнеса! Да она мечтала отдать ему все с концами давным-давно, но Гиллель и слушать не хотел; он настаивал на ее одобрении по любому вопросу. Она часто на это сетовала. — Хильдесхаймер внезапно понял ход мыслей Михаэля и наградил его колким взглядом. Затем недоверчиво покачал головой и сказал: — Вы карабкаетесь не на то дерево, инспектор.

— Представляется вполне вероятным, — заметил Михаэль, — что кто-то совершил убийство в Институте, дабы бросить подозрение на его сотрудников.

На это Хильдесхаймер возразил, что, хотя ему безусловно хотелось бы думать, что это сделал кто-то чужой, этот кто-то никак не мог быть Гиллелем:

— У него не было мотива, и, уж конечно, причина не могла быть в финансах.

Он несколько раз покачал головой и по-новому посмотрел на Михаэля, как будто усомнился, не было ли ошибочным его первое впечатление о главном инспекторе.

— Я должен проверить все версии, — сказал Михаэль. Доктор беспокойно пошевелился в своем кресле, но овладел собой. Михаэль почувствовал себя виноватым за то, что не упомянул о встрече с Гиллелем, у которого было железное алиби: с самого приземления в аэропорту Бен-Гурион он неотлучно находился при матери в отделении интенсивной терапии. Инспектор спросил себя, кой черт ему мешал сказать об этом старику, хоть бы и прямо сейчас.

А затем пришло время поговорить о лекции.

— Правда ли, — поинтересовался инспектор как бы между прочим, — что, как мне сообщили утром, доктор Нейдорф всегда готовила свои лекции заранее?

Хильдесхаймер ответил, что его информаторы — кто бы они ни были — не могли иметь ни малейшего понятия о том, как она работала.

— Никто — вообще никто в мире не знал, как трепетно, с какой душевной дрожью она готовила каждую лекцию. Десятки рукописных черновиков, а потом…

— Кто ей печатал? — перебил Михаэль.

— Она печатала сама, — ответил доктор.

Иногда она его заставляла читать каждый вариант, не пропуская ни единого слова. И конечно, ждала от него комментария по всем деталям. Окончательный вариант, который ее удовлетворял, она печатала в трех экземплярах. Один для себя — она всегда читала свои лекции по написанному.

— Ева не отличалась спонтанностью и не умела импровизировать.

— А другие копии? — спросил Михаэль, чувствуя, как на спине выступает пот.

— Вторая копия предназначалась для меня, — ответил Хильдесхаймер, — а третью она держала у себя в кабинете дома — «на всякий случай». Я всегда шутил по этому поводу, да и она сама тоже. Ева и впрямь была неисправимым перфекционистом, — доктор вздохнул, — абсолютно во всем. Но только в отношении себя, — добавил он. — Правда, в вопросах морали ее позиция была всегда бескомпромиссной. Тут Ева была непреклонной и «неэтичного поведения», как она это называла, не прощала. Но мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось ложное впечатление: Ева не была ни ограниченной, ни самодовольной, ни раздражающе навязчивой. Ею руководили исключительно профессиональные требования: благо пациентов, осмотрительность и так далее. Я почти всегда в подобных случаях с ней соглашался.

— Можно взглянуть на ту копия лекции, которая предназначалась вам? — спросил Михаэль — и у него оборвалось дыхание, когда старик ответил отрицательно:

— Видите ли, в этот раз копии я не получил. Она готовила лекцию в Америке, мы договорились, что ей пора освободиться от своей зависимости от меня, поэтому я отказался смотреть что-либо, кроме окончательного варианта, который она должна была выбрать сама. Она пыталась настаивать, говорила, что тема очень специфическая, но я был тверд, сказал: хочу, чтобы она меня удивила.