Батья Гур - Убийство в субботу утром

— Мне лечь на кушетку?

Психоаналитик молча указал на кресло. Она присела, скрестив ноги, подобно фотомодели с обложки модного журнала. Михаэлю внезапно пришло на ум, что толстые лодыжки придают ей чуть потешный вид. Он словно впервые видел толстые запястья, короткие пальцы и изгрызенные ногти.

Сначала оба молчали. Дина заерзала в кресле, открыла рот, чтобы что-то сказать, но немедленно сжала губы. Из своего потаенного укрытия Михаэль видел лицо Хильдесхаймера только в профиль, но отлично слышал, как профессор спрашивает о ее самочувствии.

Она ответила:

— Спасибо. Я совсем здорова. — Она говорила низким, мягким голосом, четко выговаривая каждый слог.

— Недавно вы желали говорить со мной, — произнес старик. — Я полагаю, у вас возникла какая-то проблема.

Она снова отбросила волосы со лба, скрестила ноги и наконец ответила:

— Да. Сразу после смерти доктора Нейдорф. Потом я заболела, поэтому не звонила вам. Собиралась позвонить, как только оправлюсь, но теперь вопрос не представляется мне таким уж срочным. Вы хотели меня видеть. Произошло что-то новое?

— Новое? — переспросил старик.

— Я думала, возможно, что-то случилось и… — Она передвинулась в кресле.

Хильдесхаймер терпеливо ждал. Она не осмелилась спросить напрямую, чего он хочет от нее, напряжение выдавало себя в том, как беспокойно она то скрещивала, то снова распрямляла ноги. — Я думала, — сказала она более твердым голосом, — вы желали меня видеть в связи с моей презентацией, прочитали доклад и хотите сделать замечания…

— Почему вы решили, что у меня есть замечания? Вы не удовлетворены качеством своей работы?

Она улыбнулась — той самой, уже знакомой Михаэлю улыбкой, исказившей гримасой губы, и пояснила:

— Дело не в том, что я решила. У вас есть требования, не имеющие ничего общего с моим собственным мнением.

Рука старого профессора поднялась, затем опустилась на ручку кресла.

— Нет. Я хотел вас видеть по поводу вашей встречи с доктором Нейдорф.

Руки Дины Сильвер сжались.

— Какой встречи?

— Во-первых, той, которая состоялась до ее отъезда за границу, той, когда между вами произошли разногласия. — Хильдесхаймер как будто говорил о чем-то само собой разумеющемся и известном им обоим.

— Разногласия? — повторила Дина с наигранным недоумением.

Хильдесхаймер молчал.

— Она вам говорила о разногласиях? — спросила Дина, разглаживая руками мягкую шерсть платья.

Ответа не было.

— Что она вам сказала?

Но старик не отвечал ей. Она повторила вопрос еще дважды, сдвинулась в кресле, руки начали дрожать. Тогда она задала свой вопрос иначе, и голос ее окреп:

— Вы имеете в виду ту встречу перед ее отъездом? Она обещала, что все останется между нами и она никому не скажет.

Хильдесхаймер молчал.

— Хорошо, я скажу. Она критиковала меня, но это был очень особенный, личный вопрос; это не имеет отношения к делу.

Михаэль отметил, что Хильдесхаймер ни разу не обратился к ней по имени. Не меняя позы, ледяным голосом он произнес:

— Что вы называете личным вопросом? Совращение пациента? По-вашему, это личный вопрос?

Дина Сильвер окаменела. Потом глаза ее сузились, на лице появилось странное, коварное выражение.

— Профессор Хильдесхаймер, — сказала она, — я должна заявить, что у доктора Нейдорф возникла проблема контрпереключения. Я полагаю, она меня ревновала.

Старик хранил молчание.

— Я думаю, — продолжала она, — что между нами существовало определенное соперничество, борьба за ваше внимание. Я прекрасно сознаю свою собственную роль, да, немного провокационную, — мы часто это обсуждали, — я манипулировала ею, чтобы вызвать у нее определенные эмоции. Я дала ей понять, что между вами и мной существуют особые отношения, и полагаю, у нее возникла потребность наказать меня. На наших сеансах психоанализа такое часто имело место.

Михаэль умирал от желания увидеть сейчас лицо Хильдесхаймера, но в первый раз за все время старик отвернулся и посмотрел в окно. Михаэлю была видна лишь его голова, лысая как яйцо, и шея, выглядывавшая из воротничка темного пиджака. Наконец, отвернувшись от окна, он посмотрел прямо на Дину Сильвер:

— Элиша Навех умер прошлой ночью.

Коварное выражение вмиг исчезло. Глаза расширились, губы начали подрагивать.

Не дав ей заговорить, старый психоаналитик продолжал:

— Он умер из-за вас. Вы могли бы предотвратить эту смерть, если бы честно выполняли свой долг и не потворствовали позывам плоти.

Дина Сильвер склонила голову, разрыдалась. Старик машинально достал с полки пачку салфеток и положил перед ней на столик.

— Вам известно, что доктор Нейдорф узнала обо всем. Улики, которыми она располагала, теперь в моем распоряжении. Вместе с текстом лекции. Там написано все; третий параграф лекции касается исключительно вас.

— Но там обо мне нет ни слова! — пронзительно вскрикнула она.

Воцарилась тишина, и лицо ее стало белым.

Михаэль побоялся, что вот сейчас она упадет в обморок и тогда все пропало. Но кровь внезапно вновь прилила к ее лицу. Тогда старик сказал:

— Не пытайтесь вывернуться. Единственным человеком, видевшим текст лекции, кроме самой доктора Нейдорф, был тот, кто встречался с ней в субботу утром перед лекцией. Тот, кто позвонил ей рано утром и попросил о встрече, сказав, что речь идет о жизни и смерти. Не забывайте, ваша манера мне известна. И когда доктор Нейдорф ясно дала вам понять, что путь назад закрыт, что совершенное вами не может быть прощено, вы застрелили ее. Не понимаю, как это вам не пришло в голову, когда вы стреляли в нее, когда забирали у мертвой ключи от дома, что, прежде чем открыть перед вами дверь Института, доктор Нейдорф позвонила мне и сказала, что собирается увидеться с вами? Как же вы не подумали об этом, предусмотрев все остальное: и пистолет, украденный за две недели, и записи, которые вы выкрали у нее из дома, еще не прочитав лекции? Как же вы не подумали о такой простой вещи, как телефонный звонок?

— Она вам позвонила? — сдавленным голосом спросила Дина, поднимаясь на ноги.

Хильдесхаймер не шевелился. Не дрогнул ни единый мускул, когда она сказала:

— У вас нет доказательств. Никто не знает, кроме вас и меня. Может, у вас есть улики насчет Элиши, не знаю, но никому не известно о встрече с Нейдорф, нет, меня не видел никто.

Она подошла очень близко к неподвижно сидевшему в кресле старику, когда вошедший в комнату Михаэль произнес:

— Ошибаетесь, госпожа Сильвер. Доказательства есть — сколько угодно.

И тогда она набросилась на Хильдесхаймера, и руки ее, словно сами по себе, вцепились в его горло. Михаэлю пришлось изрядно напрячься, чтобы разжать хватку пальцев с изгрызенными ногтями.