Роберт Гэлбрейт - Дурная кровь

– О’кей, ладно, но я на самом деле не знаю, что тут сказать. Наверняка для его близких это тяжелая ситуация.

Повисла еще одна пауза.

– Мы подумали, от этого что-нибудь изменится, – приглушенно сказал Ал.

– В чем?

– В твоем отношении.

– Поскольку болезнь диагностировали на ранней стадии, он выздоровеет, – жестко ответил Страйк. – И вероятно, произведет на свет еще пару отпрысков, которых никогда не увидит.

– Господи! – Теперь Ал взвился. – Тебе, может, и наплевать, но он, между прочим, мой отец…

– Мне наплевать на тех, кому всегда было наплевать на меня, – ответил Страйк, – и не ори там: сотрудникам не надо знать о моих личных делах.

– Это для тебя сейчас главное?

Страйку на ум пришла Шарлотта, которую, если верить прессе, еще не выписали из больницы; а потом Люси, которая волновалась, сможет ли Страйк не выходить на работу в выходные, чтобы побыть с Тедом, приехавшим к ней гости. Ему пришли на ум клиенты, заказавшие слежку за Жуком: они давали понять, что через неделю прекратят выплаты, если агентство не выяснит, за счет чего Жук держит мертвой хваткой начальника. Ему пришла на ум Марго Бамборо: год, отведенный агентству для установления ее судьбы, стремительно близился к концу. И, совсем уж не к месту, ему на ум пришла Робин, а также его оплошность: он забыл, что на сегодня у нее с Мэтью назначена медиация.

– У меня своя жизнь, – сказал Страйк, едва сдерживаясь, – тяжелая и непростая, как, в принципе, у всех. У Рокби есть жена и полдюжины детишек, а я разрываюсь между множеством людей, с которыми связан обязательствами. На его гнилую тусовку я не приду, общаться с ним не намерен и устанавливать отношения не заинтересован. По-моему, я выразился предельно ясно, не знаю, как еще тебе объяснить, Ал, но у меня…

Разговор прервался. Ничуть не жалея о сказанном, но тяжело дыша, Страйк бросил мобильник на пассажирское место, закурил и еще с четверть часа смотрел на дверь Элинор Дин, а потом импульсивно схватил с сиденья телефон и позвонил Барклаю.

– Чем ты сейчас занимаешься?

– Подбиваю бабки, – лаконично ответил шотландец. – Это казино тебе дорого обойдется.

– Мой брат еще там?

– Нет, ушел.

– Это хорошо. Ты мне нужен здесь: смени меня в Стоук-Ньюингтоне.

– Я без машины.

– Так, нормально, забей тогда, – разозлился Страйк.

– Извиняюсь, конечно, – сказал Барклай, – но после обеда я сегодня выходной…

– Нет, это ты меня извини. – Страйк закрыл глаза. У него возникло то же ощущение, что в Сент-Мозе: как будто ему стянули лоб проволокой. – Зря я так загоняюсь. Удачного тебе вечера. Я серьезно, – добавил он, чтобы Барклай не усмотрел в его словах сарказма.

Повесив трубку, Страйк набрал Робин:

– Как прошло?

– Прекрасно, – ответила Робин, хотя, как ни странно, без тени воодушевления. – Обо всем договорились.

– Хорошо!

– И не говори. Гора с плеч.

– Ты вроде собиралась к Бетти Фуллер?

– Да, сейчас иду к метро.

– Напомни: где она живет?

– В социальном доме на Санс-уок, в Кларкенуэлле.

– Понял, еду, – сказал Страйк.

– В самом деле? Я ведь могу сама с ней…

– Разумеется, – оборвал ее Страйк, – но я тоже хочу присутствовать.

Он отъехал от дома Элинор Дин, понимая, что сейчас по-хамски разговаривал с двумя самыми близкими ему сотрудниками. Если уж ему так приспичило на ком-нибудь сорваться, мог бы выбрать Пат или Морриса.

Через двадцать минут Страйк уже въезжал в Кларкенуэлл по Персиваль-стрит. С правой стороны виднелся ничем не примечательный кирпичный дом, где некогда соседствовали Дженис Битти и Стив Даутвейт; Страйк в который раз задумался, какая же судьба постигла этого пациента Марго, чье нынешнее место жительства установить так и не удалось, несмотря на их с Робин усилия.

Санс-уок оказалась облюбованной пешеходами узкой улочкой с односторонним движением. Страйк припарковал свой «БМВ» как можно ближе к месту назначения. День, хотя и облачный, выдался на удивление теплым. На Санс-уок он сразу заметил поджидавшую его Робин.

– Привет, – сказала она. – Нам вот туда – в современное здание из красного кирпича, с круглой башенкой наверху.

– Отлично, – сказал Страйк, и они вместе пошли по тротуару в другой конец улочки. – Извини, что я так по телефону, просто…

– Да нет, все нормально. – Робин даже не стала его слушать. – Я же понимаю: время на исходе, а результатов – ноль.

Но Страйку почудился некоторый холодок.

– Меня братец достал, – объяснил он. – Поэтому я немного…

– Корморан, все нормально, – повторила Робин с обезоруживающей улыбкой.

– Хорошо, что все наконец урегулировали, – сказал он.

– Да уж, – ответила Робин, хотя вид у нее был не слишком радостный. – Ладно: как мы и что с Бетти Фуллер?

– Честно и без экивоков скажем, кто мы такие и что расследуем, – начал Страйк, – а дальше, наверно, по ситуации. Молю Бога, чтобы она не страдала слабоумием…

Прайори-Хаус действительно был современным многоэтажным зданием с общедоступным садом. Когда они приблизились к входу, им навстречу вышли пожилые супруги, которые с выражением выполненного долга улыбнулись Страйку и Робин, придерживая для них дверь.

– Большое спасибо, – улыбнувшись в ответ, сказала им Робин и с расстояния в несколько шагов услышала слова женщины:

– По крайней мере, сегодня она вспомнила, кто мы такие.

Если бы не кресла-каталки, это здание можно было бы принять за общежитие: жесткий серый ковер под ногами, доска объявлений, ощетинившаяся какими-то листовками, и неистребимый запах коммунальной кухни.

– Ее квартирка – здесь, на первом этаже, – сказала Робин, указывая в дальний конец коридора. – Я проверила фамилии у звонка.

Она шли мимо череды одинаковых сосновых дверей, пока не увидели отпечатанную табличку в металлической рамке: «Элизабет Фуллер». Из-за обшитой деревом стены доносились приглушенные голоса. Как было при его посещении Дженис Битти, в комнате работал включенный на полную громкость телевизор. Страйк с силой забарабанил в дверь.

Ждать пришлось долго; наконец перед ними очень медленно отворилась дверь. На пороге стояла одышливая старуха с трубочкой в ноздре, тащившая за собой кислородный баллон на подставке. Заглянув поверх ее плеча, Страйк узнал телесериал «Единственный путь – это Эссекс».

«Я в порядке. Просто ты меня огорчил, Арг», – говорила с экрана густо накрашенная девица в ярко-голубом наряде.

С Бетти Фуллер, как могло показаться, сила тяготения обходилась более сурово, чем с другими представителями рода человеческого. Все в ней как-то обвисло и поникло: уголки безгубого рта, пергаментные веки, трухлявые щеки, кончик тонкого носа. Даже плоть как будто перелилась из верхней части туловища вниз: у Бетти практически отсутствовала грудь, зато бедра раздались вширь, а голые лодыжки жутко отекли – так, что стали толще шеи. На ногах у нее были шлепанцы – скорее всего, мужские; на темно-зеленом трикотажном платье выделялись пятна. Сквозь редкие седые волосы явственно проглядывала желтоватая кожа головы; из левого уха торчал слуховой аппарат.