Роберт Гэлбрейт - Дурная кровь

Эндрю Шенстон придержал дверь для Робин, и она вышла в коридор, ведущий в вестибюль. У нее за спиной адвокаты опять сетовали на лондонский транспорт. Когда в вестибюле все стали прощаться, Мэтью, коротко поблагодарив Шенстона, вышел на улицу вслед за Робин.

Робин дождалась, чтобы Эндрю Шенстон ушел назад в здание, и только после этого обратилась к Джудит.

– Большое спасибо, – сказала она.

– Ну, моя роль не столь уж велика, правда? – рассмеялась Джудит. – Но процедура медиации нередко приводит людей в чувство, я такое наблюдала и раньше. Гораздо труднее придумывать себе оправдания, когда рядом находятся объективные наблюдатели.

Они пожали друг другу руки, и Робин пошла навстречу весеннему ветру, задувавшему волосы ей в рот. Чувство растерянности не проходило. Десять тысяч фунтов. Она с самого начала предлагала, что вернет их родителям, которые изо всех сил старались сделать для молодых не меньше, чем родители Мэтью, но они сказали ей оставить эту сумму себе. Теперь ей предстояло оплатить услуги Джудит и создать себе из остальных средств финансовую подушку, но, возможно, и приобрести собственное жилье.

Робин свернула за угол – и едва не налетела на Мэтью, который стоял с поднятой рукой на краю тротуара и пытался поймать такси.

При виде Робин он на миг застыл в той же позе, но водитель такси, на которое нацелился Мэтью, тормознул ярдах в десяти и подобрал супружескую пару.

– Не иначе как Сара беременна, – сказала Робин.

Он посмотрел на нее сверху вниз: не такой рослый, как Страйк, но такой же привлекательный, каким был в семнадцать лет – в тот день, когда впервые пригласил ее на свидание.

– Угу. – Он помедлил. – Случайно получилось.

Не надо песен, подумала Робин. Сара всегда умела добиваться своего. Только сейчас Робин поняла, как долго разыгрывала Сара свою партию: вечно терлась рядом, хихикала, флиртовала, изображала из себя лучшего друга Мэтью, чтобы держать его на коротком поводке. Хватка ее крепла, но Мэтью все равно грозил выскользнуть; она с умыслом оставила в кровати Робин бриллиантовую сережку, а теперь для надежности еще и забеременела, пока Мэтью не пристрастился к холостяцкой жизни. Робин подозревала, что этой беременностью объяснялось и двукратное откладывание медиации. В состоянии гормонального сдвига и возрастающей неуверенности Сара наверняка устраивала сцены, боясь, как бы Мэтью не оказался лицом к лицу со своей первой любовью, пока еще не решил для себя, нужны ли ему этот ребенок и его мать.

– И она хочет вначале оформить брак, а уж потом обзавестись ребенком?

– Ну да, – сказал Мэтью. – Я, между прочим, тоже этого хочу.

Не мелькнула ли перед его мысленным взором та же картина их свадьбы, какая мелькнула в голове у Робин? Церковь в Мэссеме, которую они посещали с детства, прекрасный отель у озера, по которому пара лебедей отказывалась плыть в одну сторону, и катастрофическое застолье в банкетном зале, где Робин на несколько тревожных минут осознала, что, позови ее Страйк за собой, она бы ушла с ним не раздумывая.

– А у тебя как дела?

– Прекрасно, – ответила Робин.

Делай хорошую мину при плохой игре. А как еще вести себя при встрече со своим бывшим? Только так: показывать, что ты все сделала правильно. И ни о чем не жалеешь.

– Ладно, – сказал он сквозь шум транспорта. – Мне пора…

И стал удаляться.

– Мэтт!

Он обернулся:

– Что?

– Я никогда не забуду… каким ты был, когда я не смогла бы обойтись без тебя. Что бы там ни было после… но ту часть жизни я не забуду никогда.

На долю секунды его лицо по-детски скривилось. Потом он повернул назад, наклонился и, не дав ей опомниться, порывисто обнял, но мгновенно отпустил, будто обжегся.

– Счастливо, Робин, – хрипло выговорил он и ушел, чтобы больше не возвращаться.

В тот самый миг, когда в Холборне Мэтью уходил от Робин, на расстоянии трех миль Страйк, сидевший в припаркованном автомобиле неподалеку от знакомого дома в Стоук-Ньюингтоне, решил позвонить своему брату Алу, чтобы тот не ждал его целый день в агентстве. К злости детектива примешивались другие, не столь легко распознаваемые чувства, из которых наименее болезненным для осознания было невольное восхищение настырностью брата. Страйк не сомневался, что Ал решил сделать последнюю попытку склонить Страйка хоть к какому-то примирению с отцом, желательно до или во время светской тусовки по случаю выпуска нового отцовского альбома. Притом что Страйк всегда считал Ала слабаком и сибаритом, сейчас он вынужден был признать, что Ад проявляет характер, рискуя вызвать ярость старшего брата.

Страйк дождался, чтобы Элинор Дин выгрузила из машины монтажную пену и дешевую фанеру и с помощью своего приятеля из Жукова спортзала перенесла покупки в дом, убедился, что входная дверь наглухо закрылась, а потом набрал номер Ала.

– Слушаю, – ответил Ал после первого гудка.

– Что ты делаешь у меня в офисе? – спросил Страйк.

– Тебя жду, бро. Хотелось бы потолковать с глазу на глаз.

– Так знай: меня сегодня не будет, – соврал Страйк. – Поэтому предлагаю: если тебе есть что сказать, выкладывай прямо сейчас.

– Бро…

– Кто там рядом?

– Э-э… секретарь… Пат, я не ошибся? – Страйк услышал, как с этими словами Ал отвернулся от трубки, чтобы проверить правильность имени, и получил скрипучее подтверждение. – И еще один чел, которого зовут…

– Барклай, – где-то поодаль громко сказал шотландец.

– Понятно, хорошо, для приватного разговора зайди ко мне в кабинет, – сказал Страйк, проверил, как Ал передает его слова Пат, и услышал знакомый щелчок закрываемой двери своего кабинета. – Но если опять начнется то, о чем я думаю…

– Корморан, мы не хотели тебе говорить, но у отца рак.

«Черт, этого еще не хватало».

Страйк подался вперед и опустил голову на руль, но тут же выпрямился.

– Рак простаты, – уточнил Ал. – Говорят, выявлен на ранней стадии. Но мы подумали, что ты все же должен знать, поскольку эта тусовка задумана не только для того, чтобы отметить юбилей группы и новый альбом, но и для того, чтобы отец мог хоть чего-нибудь ждать от жизни.

В трубке повисло молчание.

– Мы подумали, ты должен знать, – повторил Ал.

«А нафига мне это знать?» – сказал про себя Страйк, не сводя глаз с закрытой двери дома Элинор Дин. Рокби был ему чужим. Неужели Ал надеялся, что блудный сын из жалости бросится Рокби на грудь и начнет причитать? Рокби – мультимиллионер. Вне сомнения, ему доступно самое лучшее медицинское обслуживание. У Страйка перед глазами в который раз возникла уплывающая по волнам погребальная урна Джоан в виде лотоса, и он выговорил: