Владимир Евдокимов - Забытый берег

— Ты, что ли, обнаружил? — спросил я Виктора.

— Паша.

— А как ты по этому чайнику кайлой не попал?

— Сам удивляюсь.

— Вскрываем! — сказал Павел. — Слава, нож?

— Есть.

Павел возился в яме, мы сидели над ним, слушали.

— Ну, держись, ребята, — довольно сообщил из ямы Павел.

И он выложил ком земли из ямы на землю.

Ком был плотным и увесистым. Если это чайник, то странный. С одной стороны торчал чуть согнутый носик. На противоположной стороне не было никаких следов ручки, ни выступа, ни дырки. А с боков имелись металлические ушки. С дырочками!

— Ребята, — сказал я, — это урыльник.

— Ка-акой ещё урыльник? — зашипел Виктор.

— То есть рукомойник или поильник. Раньше в крестьянских избах такие висели. Где запечье. К урыльнику крепилась цепочка, и за неё он вешался на гвоздь. Гвоздь вбивался в балку. В урыльник наливалась вода. И если надо хозяйке сполоснуть руки, она складывала ладони горстью перед носиком, а большим пальцем наклоняла носик вниз. Водичка-то в руки и бежала! Не грех было и умыться иногда. Потому и…

— Вот вы где!

«Лукоянов!» — подумал я, а почему так подумал, объяснить не берусь. Может, потому, что я думал совершенно о другом. А именно собирался просветить товарищей о том, что похожую форму в старину имел ещё и ночной горшок. И он тоже назывался урыльником. Меня очень забавляла эта мысль…

— Ну как, нашли? — заинтересованно спросил Лукоянов.

Только голос был не лукояновским! Голос был Саши Конева! Я и увидел его — чёрной тенью он стоял метрах в пяти-шести. Заныло в животе, и затылку стало больно, словно горячую железную ладонь кто-то к нему прижал.

— Стоять! И не шевелиться!

В ночной тишине торжественно-злобный голос Конева прозвучал дико и театрально.

— Что нашли — оставили на месте, а сами отошли! Живо!

— Ты на открытии, что ли, побывал? — опешил я.

Конев уже стоял над ямой чёрным монументом.

— Кто пикнет — стреляю! Все ушли от ямы!

— Ах ты, урод!

Это Павел стремительно выпрыгнул из ямы и ринулся на Конева. Он вытянул вперёд руки и вдруг остановился, будто ударился головой о дерево… Потом согнулся… И рухнул на землю. Перед этим мы дважды услышали странный, резкий звук…

— Я предупредил! — радостно взвизгнул Конев. — У меня пистолет! С глушителем! Дай, что нашли! А то я стреляю! Дай сюда!

Ужас, плотный и тяжёлый, давил на затылок. Я трусливо и аккуратно положил к ногам Конева урыльник и отодвинулся. Конев сел перед ним на корточки и замер. Чуть сместившись вправо, я тихо переполз в соседний ряд, потом в следующий и на карачках пополз в сторону большого оврага.

«Только не стреляй, — думал я, — ради бога не стреляй!»

Но он выстрелил!

Д-дух, д-дух! Д-дух!

Бредовые очертания оврага, к которому я, задыхаясь, выполз, плыли перед глазами. В предрассветной серости открылись другая планета и другие времена. Широко раскрывая рот, я побежал к коридору газопровода, потом к краю волжского обрыва, в кусты, опустился вниз, лёг на живот, чуть высунулся и поглядел на чистый и мрачный коридор газопровода. Я не знал, что делать, и лёг там, где недавно лежал, выглядывая Конева. Воздуха не хватало, я старался дышать глубоко, но бесшумно, а для этого не только широко раскрывал рот, но и предельно расширил и напряг глотку.

Потом появился Виктор. Он мелко и неровно бежал, сильно пригнувшись и широко расставив руки.

— Сюда! — Я приподнялся над кустами.

Виктор плашмя рухнул на землю рядом со мной.

Я не верил в то, что Конев умён, поэтому твёрдо знал, что он не станет задерживаться у ямы. Он заберёт найденный нами клад и спустится вниз по тропе. Для этого пройдёт именно здесь. Когда он это сделает, мы будем знать, где он. Сейчас это было главным — знать, где Конев.

— У меня пуля в голове, — сказал Виктор, отдышавшись. — Посмотри.

В его голове, пробив материю кепки, торчал толстый сучок, кепка была мокрой от крови.

— На сучок ты напоролся, — сказал я, приладился и резко выдернул сучок.

— Хе-хе-хе… — застонал Виктор.

Викторова рана меня чуть успокоила, и я, смотря на ровную поверхность коридора, стал лихорадочно рассуждать. Если Павел ранен, то надо его спасать. Или к врачу везти, или врача сюда доставлять. Бежать в Кривоносово, вызывать. Огнестрельное ранение — это милиция, следствие, допросы, показания и весь остальной процесс. Пусть. Но сначала надо вырубить взбесившегося Конева и отнять у него пистолет, чтобы он нас с Латалиным не убил. Это если Павел жив. А если нет? Если этот безумный книгочей Павла убил, два раза ведь стрелял, оба раза попал, то придётся нам… Что?! Придётся нам Пашу здесь хоронить, а Конева… И как с ним быть? Получается, что… Ну да — а Конева убивать! Если этого не сделать, то он сочинит рассказ о том, как трое поехали за кладом, перессорились, наверное, и двое убили третьего. Лукоянов видел нас троих. А он, Конев, тут вообще ни при чём, он книжки читал на берегу и пил водку. Расскажет о том, как мы предлагали ему двадцать процентов, а он хотел пятьдесят…

Ему поверят, и мы сядем в тюрьму.

Ничего другого на ум не приходило. Я нервно объяснил ситуацию Виктору. Он пробормотал, что убивать не хочет. Помолчал и спросил:

— А как? Это же с ума сойти!

Тогда на коридор и вышел Конев. Нам с земли был хорошо виден его силуэт: в левой руке он держал увесистый полиэтиленовый пакет, в правой — короткую на вид палку — видимо, пистолет. Он шёл вразвалку.

— Эй, ребята! — время от времени говорил он, — выходите! Я же вас не трону! Надо Пашу закопать! Выходите!

Не доходя до обрыва метров пятнадцать, он остановился и закурил. Он курил минут пять и, озираясь, постоянно повторял в разные стороны:

— Ребята! Пашу надо закопать. Потом поедем в Москву. Вас я не трону. Ну, надо же закопать! Ребята!

Виктор лежал на земле, уткнувшись в неё лицом, и мелко подрагивал. Я наблюдал за Коневым, боясь пошевелиться.

— Ну, сами закопаете! — сказал Конев.

И, загасив ногой окурок, всё той же развязной походкой он направился на тропинку, ведущую мимо разлапистой сосны вниз, на конус выноса. Прошёл в нескольких метрах от нас и исчез. Выждав несколько минут, мы побежали к яме. Виктор пыхтел так, как будто не головой, а горлом наткнулся на сук…

На краю ямы, опустив туда левую ногу, лежал Павел. Он был мёртв. Одна пуля вошла ему в голову над левым глазом и, разворотив затылок, вышла. Другая попала в грудь. Может быть, в сердце. Пульса не было, дыхания тоже. Лицо ничего не выражало, и полузакрытые глаза ничего уже не видели. Я со страхом, но уже твёрдо сказал Виктору то, о чём думал:

— Сейчас мы должны найти Конева. И убить его. Даже если он полный идиот… Даже если ты такой добренький! Иначе нам конец. Нам с тобой! Он у воды. Спустим его потом в воду. А Пашу надо хоронить здесь.