Владимир Евдокимов - Забытый берег

Внешне мы оставались рыбаками, но пустое время наступило вокруг, и… кем мы были на самом деле? Как-то надо было жить дальше.

Покончив с делами на конусе выноса, мы вернулись на остров.

И здесь уничтожали лишнее. Легко справились с коневской водкой: Виктор вылил её на землю, а бутылки утопил. Для книг пришлось копать яму в песке, куда аккуратной стопкой мы их и сложили. Одну оставили — костёр разжигать. Туда же закопали одеяла и телогрейку…

Жгли документы, записные книжки, тряпки и бумаги, которые мы нашли в рюкзаках Паши и Конева, сигареты, спички — с шипением пыхая, взрывались коробки, и резкий запах тянулся от костра. Всё, что не горело, топили.

Стеклянный звон в голове не давал мне покоя, то нарастал, то затихал, переливался волнами, и вдруг с грохотом возобновлялся: как будто льдинки, потрескивая и постукивая, широко раскатывались по голому льду и ровно звенели в чёрной темноте ночи.

Катер от Ползуново на Покровское прошёл вовремя, значит, оставалось почти восемь часов. Полный рабочий день надлежало нам жить в ладу с волжским миром, то есть буднично ловить рыбу и жечь костёр, иначе заподозрят, приплывут и спросят.

Говорить не могли. А чай пили жадно, подсыпали заварку прямо в кружки, подливали кипяток. Напившись, угрюмо молчали, глядя на тлеющие угли. Вдруг Виктор, подпрыгнув, стал что-то выкрикивать, махал руками, стонал, сорвал повязку, разбередил рану — пришлось вновь её обрабатывать. Потом я уплыл на свал глубин ловить лещей. Невыносимо как хотелось одиноко посидеть в лодке и очистить голову от проклятых стеклянных осколков! Они шумно роились там, и оттого острая боль волнами уходила в спину.

Я поймал трёх лещей, мы раздули костёр и поставили их варить.

Только после того, как подвесили над костерком котелок с рыбой, когда уселись на бревне и чуть успокоились, решились вскрыть урыльник. Я почистил ножиком верх и потихоньку стал поднимать крышку. Сдёрнутая ножиком, она отлетела в сторону. Свою руку я видел, как чужую. Рука потянулась внутрь и вытянула сложенную несколько раз газету. Я откинул её на песок.

— Высыпай, — виновато вздохнул Виктор и подложил полотенце.

Я опрокинул урыльник.

Блестящая тяжесть вывалилась на плёнку и застыла горкой аккуратных монет. По ним гуляли солнечные блики.

Взяв каждый по монете, мы напряжённо их разглядывали.

— Золотника двадцать одна доля… чистого серебра…

— Четыре золотника!

Герб.

— Двадцать одна доля…

— 1878…

СПб…

— А у меня 1882…

— Рубль.

Это были серебряные рубли. Царские серебряные рубли.

Потом Виктор поднял сложенную газету и, переворачивая, прочёл:

— «Известия. Комиссариата. Казанского. Губ…» Непонятно, а! «Губернского Совета крестьянских депутатов». Ничего не понимаю, почему орфография старая? Петушок какой-то…

— Год посмотри, — выдохнул я.

— Тринадцатый. Нет, это число. Год восемнадцатый! Номер, наверное, тринадцатый. Тут ниже «…марта» написано. — Виктор всмотрелся в текст и монотонно прочёл: — «Циркуляр Комиссариата Казанского губернского Совета крестьянских депутатов. Отдел по мобилизации. От девятого марта — двадцать четвёртого февраля 1918 года. Номер 788. Казанскому губернскому комиссару по внутренним делам». Это получается — после революции, но до Гражданской войны.

— Дела давно минувших лет, — пробурчал Виктор и швырнул газету под куст.

И тогда мы стали считать монеты. Всего получилось двадцать три серебряных рубля, по одиннадцать рублей каждому. Лишний рубль выбросили в Волгу. Урыльник тоже утопили.

Рубли мы сложили в аккуратные столбики, завернули в книжные страницы и попрятали по рюкзакам.

А по Волге кружил прогулочный теплоход. «Лаван-да-а, горная лаванда-а-а! Наших встреч с тобо-ой синие цве-ты-ы!..» Ревели моторы лодок, подходили к Гремячево скоростные суда, и, по-моему, их было больше, чем обычно. Несмотря на ясный день, на Покровских островах стали взлетать сигнальные ракеты.

— Что будем делать? — спросил Виктор и внимательно посмотрел на меня. Странные у него были глаза.

— Ничего, — ответил я.

— А если заявим…

— Если заявим, то на нас повесят двойное убийство и дадут лет по десять, а то и больше. Допросят по отдельности, проведут следственный эксперимент, достанут Пашу и Конева. И объяснение на поверхности: нашли клад, не поделили, в результате два трупа.

Я говорил нерешительно, но, похоже, брал себя в руки и что-то начинал понимать, хотя не понимал ничего.

— Ещё станут зубоскалить: двое кладоискателей от жадности рехнулись и убили других двоих за двадцать три рубля.

— Да… — по-бабьи выдохнул Виктор, — да…

Потом мы постирали лёгкие вещи, и когда лещи были сварены, на кустах висели и сохли всякие майки и платочки. А когда мы нехотя съели по лещику и приступили к чаю, я, удивившись своим словам, вдруг предложил:

— Давай почитаем «Известия Казанского комиссариата». А то с ума сойдём.

Что-то хрупкое, ломкое, звонкое накапливалось в голове, трещало стекло, рвалось наружу, и выть хотелось, и ломать всё подряд, а нельзя! Оттого и движения получались спокойными и медленными — всё от страха, а точнее, от откровенного ужаса.

Известия оказались всего-то листом, в два раза большим, чем лист писчей бумаги. Виктор начал читать с оборотной страницы:

— «Общество Петроградский столичный ломбард, Казанское отделение. В четверг и пятницу 22 и 23 марта 1918 года с 10 часов утра, согласно уставу ломбарда, будут производиться аукционные продажи просроченных залогов за неплатёж процентов с мая 1917 года и ранее по нижеследующим билетам…»

В большой рамке был помещён текст и шестизначные номера по разрядам: золото, серебро и драгоценные вещи, меха и меховые вещи, платья и красный товар, галантерейные вещи. Кольца, браслеты, подсвечники, портсигары. Получалось, что Тадер не унялся и в 1918 году тоже интересовался золотом. Он вполне мог съездить в Казань и подкупить кое-что. Если так, то не с пустыми карманами он покинул волжские берега.

— Подожди, — углядел Виктор, — вот ещё! — И он прочёл: — «Казанский городской ломбард назначает 20-го марта сего года в 10 часов утра аукцион просроченных залогов. Будут продаваться золотые, серебряные вещи и носильное платье, заложенное и перезаложенное в марте и апреле мес. 1917 г., а также и отсроченные по сентябрь и октябрь мес. того же года».

— Читай лучше объявления, — сказал я.

Виктор вгляделся и медленно прочёл:

— «Врач Алексей Васильевич Решетников сим объявляет о считании недействительным временного удостоверения о выдержании экзаменов на звание лекаря, выданного председателем испытательной медицинской комиссии при Казанском университете 7 апреля 1916 года за № 306, утерянного неизвестно где. Так…»