Владимир Евдокимов - Забытый берег

В тупом ожидании прошло более часа. Тогда, перетащив груз на дебаркадер, мы заняли очередь в кассу «вниз». Виктор в ней терпеливо отстоял и взял два билета до Казани на подходившую, красиво севшую на днище «Ракету». И отходила «Ракета» медленно, кормой вперёд, красиво развернулась, набрала ход, поднялась на крылья и полетела по Волге!

Мы расположились на кормовой палубе и до Кривоносово бездумно глядели на наш остров, издалека узнавая кусты, низкий обрыв, берёзки, ушедшие в тень горы за ними. А после Кривоносово, перейдя на левый борт, увидели радугу за бортом — яркую и такую близкую сияющую красавицу. Вот тогда только, будто стряхнув с себя ночные чары, ощутил я жаркое освобождение, необычайную ясность в голове и с облегчением бился ею в фанерную спинку сиденья, отчего с хрустом улетали в стороны острые стеклянные осколки, и это был восхитительный сверкающий полёт!

Зажав в руках мою голову, Виктор что-то бубнил в ухо и, как я ни вырывался, не отпускал меня до самой Козловки. И только явившийся там тяжёлый сосновый воздух от штабелей брёвен, лежащих на берегу, меня обессилил. Я неподвижно сидел на лавке, мелкими глотками пил нарзан, принесённый Виктором из буфета, и тяжёлыми глазами смотрел на берег.

Куда мы летим сломя голову, зачем? Вот же берега — они на месте, они так прекрасны и загадочны…

На Волге царила ослепительная жара, радуга сопровождала нас до Казани — невидимая с берегов, яркая и живая.

В огромном замусоренном сквере напротив автовокзала мы с Виктором порезали и выбросили лодку, нашли тлеющий костёр, развернули и уложили в него палатку. Сапоги и рыболовные снасти разбросали по кустам.

Так на жарких и шумных казанских улицах, на трамвайных путях, в квадратном вокзальном сквере, в душном плацкартном вагоне случайного поезда появились два мужика поселкового вида: с рюкзаками, задумчивые, простоватые, молчаливые. Это и были мы.

А вокруг длилось лето девяносто второго года, жаркое, бестолковое, куда-то стремился народ, на что-то надеялся, бодрился, не понимая, что всё уже закончилось и плавно перетекает в воспоминания о том, что уже никогда не вернётся. Так же и мы в движении, час за часом, исчезали с лица земли и, наконец, пропали совсем…

Во тьме небытия есть какая-то утешительная сладость. Достаточно отдаться на волю потока и куда-то плыть, плыть, что может быть лучше? Ничего не ждать, ни на что не надеяться. Парить в тёплой пустоте…

В сознание я возвращался медленно. Ирина что-то заботливо говорила, что-то делала, старалась, вздыхала, и оттого приятно было и стеснительно. Она поила меня тёплой минеральной водой, гладила по голове, а я рыгал в туалете, рычал, похохатывал и глупо приговаривал:

— Ты делаешь мне промывание желудка, о, мудрая женщина! А я играю в тигра! Рр-ры-ы..! Я сам тигр!

— Котик ты несчастный…

Потом я, сжимая зубы, страдал от безмерной вины перед миром, женой и дочкой. Перед навсегда оставшимися на Волге товарищами. Боже мой, ведь они только что были рядом — осязаемо и слышно! Явь разъедала пьяное воображение медленно, и я долго ещё мчался на «Ракете» по яркой Волге, мимо берегов, низких и горных, обгонял сверкающий в сумерках огнями теплоход «Яков Свердлов», расходился на встречных курсах с тяжёлым «Волго-Доном». Ветер шевелил волосы, и висела за бортом водяная радуга, а на дальние горы, как живые, ползли и ползли деревенские домики с весёлыми красными крышами. И я никак не мог понять: как это давно минувшее может ожить и стать таким ощутимо настоящим? Да ещё там, где меня нет? И уже не будет никогда?

Гудела голова, мы пили чай с вишнёвым вареньем, и Оленька взахлёб рассказывала об удивительном путешествии в город Гороховец, где уютная долина Клязьмы, древние улицы, белые церкви, чинные и благородные гуляющие люди, вот бы там пожить…

Я сидел радостный, виноватый, сам себе непонятный. Два дня пил — как я мог так поступить?

А как иначе избавиться от трусливо забытого страха памяти? Только так — решительно ринуться ему навстречу, всё вспомнить, чтобы уже не вернуть, не вернуть… Никогда!

Боже мой, какое счастье, что у меня есть жена и дочь. Они — есть! Они вернулись, родные, милые, и я опять есть, живой, и нас вновь трое! Мы есть, и нас трое, мы семья. Мы — вместе и заодно.

И старая добрая собака, которая тихо греется возле батареи.

С ними я готов ко всему, а ради них — на всё.

Это был чудесный, покойный, ласковый вечер, а о том, что мне предстояло наутро, я забыл, потому что был счастлив.

И был мир.

В одиннадцатом часу вечера позвонил Зенков и буднично сообщил:

— Я забыл вам сказать, Вячеслав Петрович, вы завтра возьмите с собой паспорт и деньги.

— Зачем?

— Пяти тысяч вполне хватит. Вы меня поняли?

— Понял…

Голос Зенкова пропал, и я не сразу догадался, а когда сообразил, то кровь ударила в голову! Получалось, этот инженер Зенков просто-напросто шантажист? Ну да! Банальный мошенник, которому попался под руку отчёт Богданова, и он как-то меня разыскал и легко развёл на пять тысяч долларов. И это всё?

Я сжимал кулаки и очень хотел этого «инженера» Зенкова ударить: справа, изо всех сил, в морду! И разбить её! В кровь! Даже зубами скрежетал от обиды — давно меня так никто не унижал! Какой там хмель — я уже был трезв, как стёклышко! Лох, несчастный лох — вот кто я был! Трезвый, несчастный лох, которого только что развели. И кто?

Мерзавец, недостойная, подлая тварь! Но как про совесть говорил! И я, умудрённый опытом доктор наук, клюнул на эту приманку? Пять тысяч долларов — это, смотря по курсу… Немного этот парень хочет, совсем немного, но это его дело. Подонок! Как же он нашёл отчёт Богданова с припиской Виноградова, будь она неладна? Шантажист! Возобновляется следствие… Вячеслав Петрович… Написалась статья… И я тут два дня как… Аферист! Но как же я…

Деньги у меня есть, лежат в ящике стола на всякий случай. И если Зенкову нужно пять тысяч, то он их получит. Завтра я заплачу этому прохиндею пять тысяч за отчёт с припиской Виноградова, отчёт сожгу, и на этом история с кладом закончится!

Навсегда!

От подъезда до места встречи у платформы Вешняки пешком пятнадцать минут. С Ириной мы иногда так ходили в Кусковский парк. Получалось любопытное движение к свободе. Площадь у метро «Рязанский проспект», окончательно застроенная и грязная, давно стала трудным препятствием, а за ней открывался ещё и Вешняковский проезд, прямой, унылый, заставленный автомобилями, после которого предстояло спускаться в чёрный, всегда холодный тоннель под железнодорожной линией у платформы Вешняки и два раза переходить улицы, по которым с утра до ночи катили автомобили. Но в итоге мы шли через парк и подходили к лёгкой факельной колонне на берегу с чудной перспективой на Большой пруд, дворец, милую церковь, игрушечную аллею и таинственный зелёный купол грота. Ангел на церкви выглядел так, будто именно нас он приветствует, отчего мы постоянно убеждались в правильности маршрута. В обратном направлении не ходили никогда, и если возвращались, то автобусом.