Владимир Евдокимов - Забытый берег

Мы давно не были в Кусково.

Откуда-то летели редкие хлопья снега, солнце на сизом небе угадывалось прозрачным пятном. За два пьяных дня я отвык от зимы. Было удивительно видеть слежавшийся до льда снег на деревьях и приятно оттого, что сейчас февраль, а не июль. Шагал я тяжело, но ровно, дышал, улыбаясь зиме, ясно понимая то, что произойдёт в парке. И надеялся на то, что удастся с чувством морального превосходства посмотреть в глаза Зенкова, совершить обмен и вывернуться из петли прошлого. Я уже был вполне спокоен — ситуация была ясна, я ею владел, чего ж ещё?

Там же, где и назначил, на выходе из перехода, под зелёной пластиковой крышей прохаживался Зенков: в большой серой куртке с капюшоном и широких джинсах. На плече висела такая же, как у меня, кожаная сумка.

— Доброе утро, Вячеслав Петрович, — вежливо поздоровался он, — как ваше настроение?

— Спасибо, хорошо, а ваше?

— И моё, слава богу. Идём?

Мимо ограды Успенской церкви, за которой на верёвке сохла детская одежда, мимо фитнес-центра «Марк Аврелий», дважды перебежав через улицы, мы, наконец, попали в Кусковский парк. Сделали несколько шагов — и всё изменилось. Снег, чёрные липы с мелкоребристыми стволами окружили нас — тут только и началась встреча.

— Вам нравится? — спросил Зенков.

— Здесь хорошо. Но не за этим же?..

— Но всё же подышим.

Мы прошли по аллее, у широкой котловины спущенного пруда свернули направо и остановились.

— Сегодня понедельник, удачный день, — сказал Зенков, — народу никого. Выкладывайте.

— Пожалуйста!

Я спокойно и даже с удовольствием достал из бокового кармана дублёнки конверт с деньгами и подал его Зенкову.

— Берите!

Он взял конверт, заглянул туда и недоумённо спросил:

— Что это?

— Это пять тысяч. Те самые, которые вы просили. Берите и расходимся! Разумеется, вы мне в ответ передаёте отчёт с дополнением Виноградова.

Зенков оглядел меня с головы до ног и вкрадчиво спросил:

— Аксёнов, вы идиот?

— Вы сказали, что пять тысяч, сумма изменилась? Тогда вы идиот. Или надо было в евро?

— Вы во что-нибудь верите? — У Зенкова из-под низко надвинутой кепки резко блеснули глаза.

Я подумал, что глаза Зенкова сам Бог велел называть зенками, мысленно усмехнулся и ответил:

— Вам-то что?

— А я верю. Может, не так, как надо, но верю. Верю, что есть мера вещей, высший суд, страх божий, есть, наконец, система нравственных координат, которой необходимо держаться. Тогда ты человек. Это трудно, но я стараюсь.

На этот раз Зенков даже не посмотрел на меня, хотя от его слов я поёжился — такие разговоры можно найти в книгах, но не наяву же? Не сейчас же, когда можно всё и никто никому не должен. И не нужен. Я ничего не понимал: это кто передо мной? Мошенник? Следователь-интеллектуал? Мечтатель? Почему он деньги не берёт?

— У меня знакомая работала преподавателем, — тихо продолжил Зенков, — на кафедре. И вот заведующая, солидная женщина за пятьдесят, выжила коллегу. Он был хороший преподаватель, студенты его любили. Вот и причина. Он пропустил момент, когда эта баба начала атаку. И пришлось ему искать другое место работы. Знакомая в панике — как ей-то быть? И я посоветовал ей подарить заведующей Евангелие. Сам же и купил. Издание хорошее — шрифт крупный, ссылки на параллельные места в канонических текстах… Подарила. А дальше, говорю, жди реакции. Месяца через полтора случайно увидела она это Евангелие в кабинете заведующей, а на переплёте — след от мокрого бокала: она его вместо блюдечка использовала, когда чай пила. Мебель берегла. Это не лечится, да и как объяснить? Знакомая это поняла и тихо уволилась.

— А если она атеистка? Что для неё Евангелие?

Так я ответил, а только потом понял, что Зенков втягивал меня в разговор. У него была продуманная цель, на пути её достижения мне назначалась роль, а я всё силился сообразить: что же ему надо-то, если он деньги не берёт? Кто он? Я даже не сразу усвоил, что он изменил обращение и вместо «Вячеслав Петрович» стал называть меня «Аксёнов».

— Нет, Аксёнов, как и большинство интеллигентных людей, она не атеистка. Атеисты так же, как и верующие, признают существование Бога. Только верующие считают, что Бог существует над миром, над нами, а атеисты считают, что Бога придумали люди, чтобы жить было понятнее. Ещё есть неверующие или, как говорят церковники, на пути к Богу. Эти сомневаются, а значит, интересуются. Но есть и четвёртая категория — деревянные люди. Совесть, нравственность, мера вещей, высшая сила — это не для них. Они вообще не понимают, что это такое — Бог. Они руководствуются животными инстинктами, но, в отличие от животных, края не знают. То есть они не животные уже, но их и людьми-то трудно назвать, хотя внешне они, конечно, люди, иногда привлекательные. Особенность нашего времени — деревянных людей становится больше. Вы замечали, Аксёнов? Вы ведь вращаетесь в интеллектуальном мире…

— Не надо иронизировать, Володя. В интеллектуальном мире очень много порядочных людей.

Я сказал эти слова из духа противоречия, не думая, но сразу же осёкся. Я — порядочный человек?

— Бывают, но редко. — Зенков хмыкнул. — А меня звать Владимир. И только так.

— И… что? — Мне стало неприятно, потому что возражать-то я не мог.

— По мере количественного роста интеллигенции происходит моральная деградация человечества. Вы закуривайте, Аксёнов.

Закурить я хотел давно, но терпел, и сейчас надо было потерпеть, но я послушно закурил.

— Если вам не удалось достичь желаемого, это не значит, что те, кто поднялся выше вас, умственно недоразвитые подлецы!

Заснеженная котловина пруда выглядела чистой, только от голого куста к днищу тянулась глубокая талая полоса. Из глубины парка бежал человек в ярко-красном спортивном костюме, старательно и не спеша. Вот он приблизился, поравнялся, стало видно, что ему за пятьдесят, он улыбнулся и продолжил неторопливый бег.

Я затянулся сигаретой и стал смотреть ему вслед.

Зенков меня раздражал, и я запальчиво хотел показать ему, кто он и кто я. Чтобы он понимал разницу между нами. Чтобы он… не зарывался! Хотя в моём положении это было абсурдом.

— Вы ещё молодой человек, — сказал я, — и должны…

— Повернитесь ко мне, пожалуйста!

Удивившись, я развернулся лицом к Зенкову, оказавшись спиной к пруду, и в тот же миг ощутил резкий тычок в лоб. Я опрокинулся навзничь и гладко съехал вниз, по откосу.

— Вы… меня… вы… я… — Я глупо повторял эти местоимения и не верил, что меня можно вот так — бить.

Нелепо шевеля руками и ногами, я поднялся и, изумлённо глядя снизу вверх, сглотнул.

— Да я… да… как вы смеете!

— Трудно беседовать с интеллигентными людьми, — вздохнул Зенков, — да ведь люди не такие, какие хочется, а такие, какие есть, и с ними надо разговаривать на доступном им языке. Интеллигент понимает грубую силу. Так что вы, Аксёнов, не стесняйтесь: почувствовали упёртость — скажите прямо: хочу в лоб. Я бью аккуратно, больно, следов не будет, а мозг прояснится.