Владимир Евдокимов - Забытый берег

Он выпрыгнул из машины и захлопнул дверцу.

Не раздражаться надо было, не удивляться, а злиться на себя, очень умного! Зенков продумал дело до мелочей. Ватные брюки, телогрейка, широкий плащ. Разношенные валенки. Я переодевался и испытывал давно забытое ощущение — будто мне предстоит сделать что-то важное и правильное. От этого ощущения безусловной правильности происходящего на меня снизошло удивительное спокойствие в этом замкнутом пространстве летучки. Уверенность появилась. Пока ещё шаткая, но появилась!

Здесь было тепло — вот она, печка, не остывшая ещё! Дамир протопил, всё сделал, значит, не сами по себе мы с Зенковым идём в горы. Ещё люди здесь задействованы, и надо отнестись строго и внимательно к самому себе в первую очередь, потому что и от меня другие теперь зависят, и я теперь тоже спица в колесе, которое катится так, как положено, и туда, куда надо!

Не знаю, правда, куда…

Я переоделся. Аккуратно, как научил Зенков, повесил одежду на плечики, а тут и он сам появился:

— Готовы?

— Готов!

— Меняемся!

По слабо освещенной улице налево шли люди, много людей. Я и забыл, что такое бывает, — а просто утром в небольшом городке все идут на работу. Тому, кому идти пятнадцать минут, — хорошо, тому, кому тридцать, — тоже ничего. По утреннему морозцу. Знакомые попадаются, бодрые, довольные. Женщины после сна расцвели. Вместе, в одном направлении, по делу.

Я никогда не слышал такого имени — Дамир. Я закурил и спросил:

— Дамир, вы из Прибалтики?

Удивлённо мотнув головой, Дамир без колебаний ответил:

— Нахънахънахъ!

— А… кто же вы?

— Я тытырн! — И Дамир гордо ударил себя кулаком в грудь, улыбнулся и, повернувшись, убежал за машину.

Потом мы ещё раз поменялись с Зенковым, он оделся так же, как и я, но теперь он сел в кабину, а я оказался в тёплой летучке и в окошко глядел на то, как идут гремячевцы на работу. Позавидовал. Мы быстро добрались до окраины, люди исчезли, на пустынной Волге, возле двух огромных куч щебня, царил покой.

Дамир сразу же уехал, а мы, будто настоящие путешественники, стояли на берегу — в тёплых ватных костюмах, плащах, валенках — и смотрели на лёд. За плечами Зенкова висел рюкзак с перекусом и какими-то мягкими на вид свёртками. Ещё он нёс две пары лыж. А я нёс лопату и кайлу. Кайла была односторонняя, как тяпка. И лопату, и кайлу точили недавно, может быть, вчера — заточенные места сияли в утренних сумерках.

— Ну что, Аксёнов, вы готовы? Пошли?

Мы бодро спустились на тропу — сначала Зенков, потом я.

Так мы тронулись в путь с левого берега на правый. Странно — со вчерашнего вечера Волга стала другой — настороженной, что ли? — а всего-то половина суток миновала.

— Владимир, Дамир странно говорит, это акцент такой?

— Нет. Он и по-татарски так говорит. Торопыга.

— А разве бывают татары сероглазые?

Я был искренне удивлён: они меня обманывали? Конспирация, что ли?

— Татары, Аксёнов, — удивлённо оглянувшись, пояснил Зенков, — бывают всякие. Брюнеты бывают, блондины, голубоглазые бывают и кареглазые тоже. И живут везде. Знаете ли вы, что большая часть татар России живёт за пределами Татарии?

— Ну…

— Или, например, вот. — Зенков остановился и в упор смотрел на меня. — Среди русских самыми воспитанными, культурными обычно считаются ленинградцы, по-нынешнему петербуржцы. Это вы, конечно, знаете. А какие татары считаются самыми культурными среди татар? Не официально, конечно, а в народе?

Он повернулся ко мне спиной и продолжил движение. Сзади он казался довольно крепким.

Вопрос задал Зенков явно с подвохом, ясно было, что отвечать «казанские» неправильно, но тогда — какие? Мы мерно шагали по тропе и молчали. Мне это нравилось, но я недоумевал: что значит «в народе»?

— Московские! — ответил я.

— Самыми культурными среди татар считаются нижегородские. — Обернувшись, Зенков продолжил: — Интеллигентным людям надо бы почаще с народом общаться, глядеть и слушать. Много интересного можно узнать. Вы как считаете?

Ехидным тон Зенкова назвать было нельзя, он буднично говорил, повествовательно, а я едва не обиделся.

— А почему я должен вам верить?

— Это вы сами решайте, — Зенков хмыкнул, — руководствуясь здравым смыслом.

Руководствуясь здравым смыслом, я думал о другом. Как мы будем перевозить тело Виноградова? Где сани? А ещё я привыкал к ватному костюму, валенкам и плащу. Я не сразу понял, зачем нам плащи, просто надел и пошёл, даже не застегнул. И только когда прошли примерно треть пути, оказалось, что на Волге ветер. Он тянул слева, с юга, хотя и не сильный, но ровный и холодный. Я пригляделся — Зенков плащ застегнул, капюшон накинул и даже завязки подтянул! Он не стеснялся, а я что-то раздумывал ещё…

Свет еле угадывался сквозь серое небо, по снегу тусклым, непонятным блеском проплывали лимонно-фиолетовые полосы. Волга была пуста, только мы шли через неё к чёрным горам.

— Там же всё видно, — удивился я, — как мы будем работать?

— Наконец-то… — вздохнул Зенков. — Тут, конечно, главное, чтобы нас облётчики не заметили, но они сегодня вряд ли полетят.

— Почему?

— Погода нелётная. Пока.

Ветерок тянул и тогда, когда мы свернули с тропы на целину и встали на лыжи. Воздух бодрил, в плаще и ватном костюме было тепло, как в маленьком домике.

Мы шли гуськом, впереди Зенков, я следом. Мы держали путь на Ползуновские острова. Сейчас это были просто снежные бугры, слабо возвышающиеся над серым полем замёрзшей Волги. На фоне гор острова были едва заметны. Как их сейчас здесь называют?

— Владимир! — позвал я. — Что означает имя Дамир?

Зенков остановился, оглянулся и, растянув губы в улыбке, ответил:

— Дамир — это если полностью, то — Да здравствует мир!

— Я серьёзно.

— Нормальное русское имя. Как Владимир. Это сокращённо, а полностью — Владей миром!

Он усмехнулся, хохотнул и тут же посерьёзнел.

— Нам бы поторопиться, — заметил Зенков, — день короткий, а мы ещё даже места не нашли.

Торопиться означало идти медленно и уверенно, ничего не терять и не забывать, чтобы не возвращаться. Так мы оказались наконец на конусе выноса оврага Долгая Грива. Оглядываясь и пытаясь заметить что-то знакомое, я ничего не узнал. Только ручей журчал по-прежнему, и вода сохранила свой приятный вкус. Сняли лыжи, полезли по тропе наверх. Тропы, конечно, не существовало — мы передвигались по засыпанному снегом ребру, образованному склонами волжским и овражным. Мы ползли по нему медленно и уверенно, стараясь не потерять лыжи и инструменты. Снег удивлял: с прослоями наста, с мягкой, пушистой нежной массой в середине. Мы ползли долго, минут двадцать, вылезли наверх как раз у памятной разлапистой сосны, постояли…