Зигмунт Милошевский - Переплетения [litres]

– Прошу его немедленно выключить, – твердо сказал Рудский.

– Почему? Вы ведь записываете наши встречи, почему мне нельзя?

– Исключено. Вы тут не один, ваша запись была бы нарушением авторских прав остальных пациентов. Вся терапия записывается на видео, и единственная кассета останется у меня. Повторяю: прошу немедленно убрать диктофон.

В этот момент, вероятно, Теляку пришлось выключить диктофон.

Кузнецов поглядел на Шацкого.

– Что-то нервничает наш лекарек, – сказал он.

Действительно, Шацкий был удивлен. Также и тем, что никто из участников терапии не обмолвился об этом и словом.

Еще две записи. Он нажал кнопку «play».

Тишина, только тихий шелест, как если бы диктофон включился случайно в кармане. Потом испуганный голос Теляка:

– Суббота, четвертое июня 2005 года, время… кажется, двадцать три часа, не уверен. Я уже ни в чем не уверен. Нужно проверить, не сон ли это, не бред, не схожу ли я с ума. Возможно ли, чтобы я свихнулся? Что это – конец? Рак? А может, я просто переутомился? Я должен это записать, ведь этого не может быть… Но если я сплю, и мне снится, что я записываю, а потом мне будет сниться, что я слушаю, то. Несмотря на это.

Раздался стук, будто Теляк положил диктофон на пол. Потом зашаркало. Шацкий подкрутил громкость. Доносился шелест и быстрое дыхание Теляка, а также странное чавканье, будто он непрерывно облизывал губы. Потом – ничего. Может, у него действительно были глюки, подумал Шацкий, которые появились после терапии, и он пытался записывать галлюцинации. Внезапно прокурор замер, мышцы шеи болезненно напряглись. Из микродинамика донесся тихий девичий голос:

– Папочка, папочка.

Шацкий нажал паузу.

– Это только мне так отхуярилось, или ты тоже слышал? – спросил Кузнецов.

Прокурор взглянул на него и снова нажал кнопку «play».

– Да? – прохрипел Теляк.

– Папочка, папочка.

– Это ты, принцесса? – голос звучал так, будто Теляк был уже мертв. Шацкому показалось, что он слышит разговор двух духов.

– Папочка, папочка.

– Что, дорогая? Что случилось?

– Я тоскую по тебе.

– Я по тебе тоже, принцесса моя.

Долгая тишина. Слышен только шелест и чавканье Теляка.

– Мне пора.

Теляк заплакал.

– Подожди, поговори со мной. Тебя так давно не было.

– Мне уже пора, папочка, на самом деле.

Голос девочки звучал все слабее.

– Ты еще придешь ко мне? – зарыдал Теляк.

– Не знаю, нет, наверное, нет, – ответил голос. – Может, ты когда-нибудь придешь ко мне. Когда-нибудь… Па, па, папочка. – Последние слова были еле слышны.

Конец файла.

– Есть еще одна запись, – сказал Шацкий.

– Может, сделаем небольшой перерыв, – предложил Кузнецов. – Я притащу бутылку водки или мешок успокоительных средств. Ага, еще блюдечко, свечку и таблицу с буквами, чтобы мы могли вызвать дочку Теляка в свидетели. Представь себе судью, который получил такой протокол! Родилась, проживала, умерла, даю следующие показания.

– Ты думаешь, это Ярчик или Квятковская?

– Черт его знает, голос не похож. – Кузнецов влил в себя остатки кофе и выбросил чашку в корзину, но не попал. Коричневые капли забрызгали стену.

– Голос еле слышен. Пошли кого-нибудь к обеим с какими-нибудь глупыми вопросами, пусть сделают запись, и отправим ее на сравнительный анализ. У ваших мальчиков из КЛ есть новые игрушки для фонографии, они охотно это сделают.

– Я послал бы также кого-нибудь к Теляковой, – сказал Кузнецов.

– Неужели ты думаешь…

– Я ничего не думаю, просто я Великий Русский, все по очереди проверяю и исключаю.

Шацкий кивнул. Кузнецов был прав. Трудно представить себе Телякову, идущую ночью по Варшаве, чтобы спрятаться под дверями своего мужа и притворяться умершей дочерью. Но ежедневно он сталкивался с такими фактами, которых за час до этого не мог себе даже представить.

Он нажал кнопку «play» в последний раз.

– Воскресенье, пятое июня 2005 года, время… пять минут после полуночи. – Голос Теляка был голосом человека, крайне усталого и обессиленного. Должно быть, он находился в другом месте, вероятно, в часовне. – Я записываю для своей жены Ядвиги. Прости, что обращаюсь к тебе подобным образом, правильнее было бы написать письмо, но ты ведь знаешь, как я ненавижу писанину. Конечно, теперь я мог бы сделать исключение, вероятно, даже обязан, но я думаю, что это не имеет значения. То есть может иметь значение для тебя, мне всегда было трудно разобраться, что для тебя важно, а что нет.

Теляк внезапно остановился, вздохнул и после паузы продолжил:

– Однако к делу. Я решил покончить с собой.

Шацкий и Кузнецов одновременно взглянули друг на друга, подняв брови в идентичном жесте изумления.

– Может, тебе это безразлично, или ты спросишь почему. Мне трудно объяснить. Отчасти потому, что мне уже незачем жить. Ты меня не любишь, в чем я отдавал себе отчет всегда. Может, даже ненавидишь. Кася умерла. Единственное, что меня ждет, – смерть и похороны Бартека, а этого я не хочу дожидаться. Мне жаль, что я тебя с этим оставляю, но я уже на самом деле не могу вынести мысль, что мне придется пережить следующий день. К тому же сегодня я узнал, что виновен в смерти Каси и болезни Бартека. Может, это правда, или нет, я не знаю. Однако вероятно, моя смерть поможет Бартеку почувствовать себя лучше. Это звучит парадоксально, но кто знает, вдруг правда. Странно, но у меня такое ощущение, что я вновь и вновь повторяю те же слова и выражения. Во всяком случае, при жизни я не был ему особенно близок, но, может, моя смерть ему в чем-то пригодится. И есть еще один повод, вероятно, самый важный – я не хочу много лет ждать встречи со своей принцессой в Нангияли. Я знаю, что ты не любишь эту книжку, и знаю, что наверняка нет ни Нангияли, ни Нангилимы, ни неба, ничего другого. Лишь пустота. Но я предпочту пустоту своей жизни, полной печали, жалости и чувства вины. Вокруг меня столько смертей – похоже, я опасен для окружающих. Тем лучше, если я уйду. О деньгах не беспокойся. Я тебе не говорил, но я застрахован на большую сумму, а Игорь ведет для меня доверительный фонд. Доверенность к счету оставлена на тебя, тебе достаточно ему позвонить. Он также знает, где я застрахован. Деньги должны были остаться детям, может, они пригодятся на операцию для Бартека, если появится возможность пересадки за границей. Поцелуй его за меня и помни, что я всегда тебя любил в большей степени, тем ты можешь вообразить. Тут я должен бы сказать: не плачь, Ядзя, встретимся в Нангияли. Но не думаю, чтобы ты особенно жалела. Не думаю также, чтобы ты захотела увидать меня после смерти. Поэтому я скажу только: па, па, дорогая.

Запись внезапно оборвалась, будто Теляк боялся сказать что-нибудь еще. Последнее слово прозвучало не как «дорогая», а как «дорога».