Мария Воронова - Второй ошибки не будет

Ирина вызвала несовершеннолетнюю свидетельницу.

Ксения Кругликова почему-то напомнила Ирине Таню из книги Каверина «Юность Тани». Симпатичная, но неброская девочка с ясным взглядом.

Вместе с ней вошли мама, женщина красивая, но поникшая, очевидно, махнувшая на себя рукой, как большинство одиноких матерей, и педагог, как выяснилось, сам директор школы, могучий дядя, похожий на былинного богатыря, забросившего ратные подвиги и раздобревшего в мирной жизни.

Девочку подвели к свидетельскому месту, а мама с директором сели в первом ряду на соседние стулья с Воскобойниковым. Тот брезгливо отодвинулся.

Ирина как можно мягче разъяснила девочке про ответственность за дачу ложных показаний, и предложила рассказать все, что она помнит об аварии.

Свидетельница молча теребила школьный фартук, глядя в пол.

– Не волнуйтесь, Ксения, просто расскажите, что вы видели, – улыбнулась Ирина.

Отметила короткий взгляд девочки на нее, затем в сторону Макарова и снова в пол.

– Ксения, мы ждем вашего ответа, – сказал Бабкин с участием, которое в его устах звучало просто омерзительно.

Ирина улыбнулась:

– Можете выпить воды.

Вдруг Лидия Михайловна ударила ладонью по столу:

– Отвечай, когда спрашивают!

– Не орите, вы не в школе, – хмыкнул Антон Николаевич, – чем лучше наш юный товарищ соберется с духом, тем полнее ответит, верно?

Потрясенная его внезапным здравомыслием, Ирина кивнула и мягко сказала:

– Мы вас не торопим, Ксения.

– А правда можно водички? – подала голос Ксения Кругликова.

– Ну, конечно.

Мама девочки налила воды из графина и подала ей. Ксения пила мелкими глотками.

– Да хватит с ней цацкаться! – прошипела Лидия Михайловна.

Ирина не ответила, размышляя, что делать, если ребенок так и не соберется с духом. Без ее показаний дело вообще развалится, но не давить же неокрепшую психику.

– Все, я готова! – Ксюша отдала маме стакан, одернула фартук и посмотрела Ирине в глаза.

– Хорошо, Ксения, говорите, и помните, мы никуда не торопимся.

– Я быстро. В тот день я шла по тротуару и вдруг увидела, как машина «Победа» вылетела на встречную полосу.

– Что? – перебил Бабкин. – Вы ничего не путаете?

Девочка покачала головой.

– Нет, ничего не путаю.

– Вы, наверное, хотите сказать «Волга»?

– Нет.

– Не задавайте наводящие вопросы, – опомнилась Ирина, – продолжайте, свидетель.

– Ну так и все… Я испугалась, что меня задавит, и отбежала подальше.

– Одна?

– Нет, передо мной девочка шла, и я на всякий случай ее тоже прихватила. Ну, а когда обернулась, уже все кончилось. Почти. Я отдала девочку маме, а сама пошла туда.

– Зачем.

– Ну типа, клятва Гиппократа.

– А вы, стало быть, врач? – ухмыльнулся Бабкин.

– Свидетельница хочет сказать, что человек с любым уровнем медицинской подготовки обязан прийти на помощь в экстремальной ситуации, верно, Ксения? – сказала Ирина на автомате. Она понимала, что сейчас ввязывается в такое мутное дело, по сравнению с которым все ее прежние процессы – детские шалости.

Воскобойников сидит, буравит ее взглядом, на щеках его вдруг вылез неровный старческий румянец. Он не простит, если она сейчас же не дезавуирует юную свидетельницу.

– Там был водитель один, он мне сказал, что тому, кто в «Победе» уже нельзя помочь, и я пошла ко второму.

– Ксения, попейте еще воды и подумайте как следует, – Бабкин растянул губы в улыбке, но Ирина заметила его сжатые кулаки с побелевшими костяшками, – какая именно машина оказалась на встречной полосе?

– «Победа». Я знаю, потому что мне в детстве очень хотелось оленя, как на капоте, и я запомнила, как выглядит вся машина.

– То есть вы видели своими глазами, как машина марки «Победа» выехала на сторону встречного движения? Вы так внимательно наблюдали за дорогой?

Ирина покосилась на Макарова. Он сидел так же спокойно, разве что чуть подался корпусом вперед.

– Не, ну я, конечно, не смотрела, я ж не водитель, – Ксюша почесала в голове, отчего из гладкой прически выбилась прядь, – но знаете, уловила, что что-то не то, повернулась и увидела. А дальше на автомате.

– И вы успели за такой короткий промежуток времени верно оценить дорожную обстановку, понять, кто виноват в аварии, сообразить, что надо не только бежать самой, но и спасти рядом идущую девочку? – Бабкин картинно развел руками. – Разрешите спросить, Ксения, вы школьница или иностранный диверсант?

– Да на автомате все, – повторила свидетельница.

– Может быть, вы просто не поняли, что произошло?

– Все я поняла. Виноват был водитель «Победы», который умер. Сами подумайте…

– Не смей нам хамить! – взвилась Лидия Михайловна. – Наврала с три короба, а теперь учить нас будет!

– А вы не кричите! – привстал со своего места директор. – Пусть девочка говорит. Продолжай, Ксюша, не бойся.

– А я и не боюсь. Просто я шла по ходу движения с той стороны дороги, по которой ехала «Волга». Если бы она выехала на встречку, то я бы просто внимания не обратила, и вообще, зачем мне бежать было бы тогда. Просто остановилась резко, да и все. Если бы «Волга» была виновата, они бы на ту сторону дороги улетели.

«А ведь и правда, – подумала Ирина, – всякое, конечно, бывает, момент сложения сил уникален и непредсказуем, но по логике-то… Какой-нибудь физик найдет тысячу научных объяснений, а мне, троечнице, точка зрения малолетнего свидетеля кажется ближе к истине».

Заседательница резко вскочила:

– То есть ты хочешь сказать, что ты видела, как было, а другие свидетели, взрослые уважаемые люди, врут?

– Сядьте, Лидия Михайловна! – прошипела Ирина.

– А я откуда знаю, что говорили другие свидетели? – вполне разумно огрызнулась Ксения.

Адвокат подсудимого молчал. Возможно, Ирине показалось, но смотрел он не на своего подзащитного, а на Воскобойникова. Тот сидел как статуя – все-таки годы номенклатурной работы прививают человеку гигантскую выдержку.

– Зато мы знаем, что вы говорили на предварительном следствии, – Бабкин эффектно раскрыл скоросшиватель, – товарищ судья, я заявляю ходатайство огласить показания, данные свидетельницей на предварительном следствии, поскольку в них имеются существенные противоречия с тем, что она говорит в ходе заседания.

Ирина сказала, что рассмотрит ходатайство после того, как закончит допрос, и еще раз объяснила девочке, что ответственность за дачу ложных показаний наступает с шестнадцати лет, а ей уже почти семнадцать. Если она сейчас говорит неправду, все понимают, что это не из злого умысла, а от волнения и растерянности, поэтому надо просто собраться, хорошенько подумать и сообщить суду только то, в чем она абсолютно уверена. Если не помнит точно, то так пусть и скажет, никто не станет ее за это порицать.