Мария Воронова - Второй ошибки не будет

– Законы физики, – огрызнулся Анатолий, – для автобуса она слишком узкая, мы бы завалились в кювет. Это должно быть отражено в экспертизе дорожного покрытия.

– Не учите нас делать нашу работу, а отвечайте на вопросы, – проговорил прокурор.

Вопроса, однако, он никакого не задал, и Анатолий продолжил говорить, потому что молчать было страшнее:

– Нормальный человек понимает, что «Победа» – это танк на колесах, а автобус просто не так далеко отлетит, как легковушка, но удар получит сильнейший. У меня был полный салон пассажиров, и я могу сказать совершенно точно, что после такого столкновения без трупов не обходится. Там смятка была бы из тел, вот и все. Даже вот я просто дал по тормозам, и то люди ушиблись, а представьте, если бы в нас еще и «Победа» въехала? Нет, я могу совершенно точно сказать, что Макаров спас жизнь мне и всем пассажирам автобуса.

– Это что, правда я такой герой? – усмехнулся подсудимый.

Набравшись мужества, Анатолий взглянул ему в глаза. Черт, а он и не подумал, что у бедняги память отшибло, и он действительно все это время считал себя убийцей! Анатолий был убежден, что Макаров знает о своем подвиге, просто не может ничего доказать, и чувство исполненного долга служит ему хоть каким-то утешением. Вот он тоже, стреляный воробей, а дурак! Не подумал, что, когда неудачно приземлился, тоже не помнил самого прыжка.

– Федор Константинович, вы нас спасли, – повторил Анатолий, – иначе я сейчас не стоял бы на этом месте. Вы не просто попали под нарушителя, а сознательно приняли на себя удар.

– Да ну вас, – хмыкнул Макаров, – засмущали.

Работа не идет, и я завариваю себе еще кофе.

Перед смертью не надышишься и работой не насытишься.

Один выговор у меня уже есть за опоздание, Алина Петровна, строго в урочный час прикатывающая на работу в комфортабельной машинке, дежурит у входа с хронометром наперевес. Я стараюсь выходить пораньше, но бывают дни, когда автобусы ломаются, или не выходят на линию, или такие набитые, что втиснуться в них просто невозможно. Так что одно опоздание есть, и организация работы городского транспорта вскоре обеспечит мне еще два, поэтому стараться нет никакого смысла. Лучше вернуться к планированию суицида и закончить эту странную жизнь, в которой я не приняла ни одного самостоятельного решения. В сущности я отличаюсь от покойника только наличием пульса и дыхания. У меня нет родных, любимых и друзей, никто не встревожится, что я не отвечаю на звонки просто потому, что никто мне и не звонит. Да что там, меня из морга будет некому забрать, и надо обдумать, как выйти из этой щекотливой ситуации с честью. Тете Саше разве что передать конверт с деньгами и трогательной запиской, чтобы устроила мне самые простые похороны?

А главное, отсутствие душеприказчиков – не повод откладывать самоубийство. Проживи я еще хоть сто лет, все равно останусь такой же одинокой. Я будто рыба за стеклом, или, вернее сказать, призрак. Бесплотный дух, которого никто не замечает. Хотя с бесплотностью это я очень сильно себе польстила. Хихикаю, хотя смеяться в одиночестве еще хуже, чем плакать.

Звонит телефон. Гудки быстрые, значит, это городской вызов, а не местный. Раздумываю, брать – не брать. Наверняка это не меня. Сто процентов не меня, и придется бегать по отделению, искать нужного абонента. Кофе остынет… Нет, пусть берут трубки те, у кого есть близкие люди.

Телефон замолкает и тут же оживает снова. Делать нечего, поднимаю трубку и слышу бархатистый женский голос, произносящий мое имя.

Через десять минут сижу, тупо глядя на телефон. А вдруг я задремала на секунду и разговор пригрезился мне? Где доказательства?

Моргаю. Нет, я не сумасшедшая, но в такие вещи обычно стараешься не верить до последнего. На всякий случай щиплю себя за руку, хотя и не понимаю, зачем люди это делают. Ведь если спишь, то и щиплешь себя во сне.

Смотрю на клочок бумаги, на котором записала, куда ехать. Он выглядит настоящим, а я нормальный человек, что бы там ни утверждала Алина Петровна.

Переодеваюсь из спецодежды в свои вещи. Выгляжу, конечно, так себе, особенно свитер убогий, потому что на улице под курткой не видно, а на работе я его снимаю. Пожалуй, успею заехать домой, облачиться во что-нибудь торжественное. Крюк невелик, а случай особый.

И еще надо отпроситься у Алины Петровны, иначе через двадцать минут будет составлен акт о моем прогуле.

Протягиваю руку к местному телефону, но нет, лучше лично.

– Я вас не приглашала, – бросает Алина, когда я открываю дверь ее кабинета. Руководитель она, конечно, никакой, но умения унизить подчиненного ей не занимать. Все-таки вхожу и рапортую:

– Прошу разрешения отбыть в суд для дачи показаний.

Она пожимает плечами, мол, нечего беспокоить меня по такой мелочи.

Ставлю на ее стол пакет:

– Раз уж зашла, передайте, пожалуйста, эту вещь вашему супругу.

Алина хмурится:

– Что это?

– Не волнуйтесь, всего лишь магнитофон. Он принадлежит вашему мужу.

– Оставьте себе, – бросает она.

– Спасибо, не нуждаюсь.

Собираюсь уходить. Рука уже на ручке двери. Через пять минут меня не будет, а эта курица даже не подумает, в какой суд и зачем я поехала. Наверное, я должна проявить великодушие. Даже точно должна. Просто уйти, и все, так будет лучше для меня же самой. Когда-то я не смогла сохранить выдержку, так не это ли лучший довод, чтобы проявить ее теперь?

Возвращаюсь к ее столу:

– Алина Петровна, я должна сообщить вам кое-что еще…

Ирина отпустила водителя автобуса со свидетельского места. Бабкин – дурак, но, зажатый в угол, начинает соображать очень даже хорошо. Во всяком случае, ума хватило не заявлять ходатайство об оглашении старых показаний этого свидетеля, сообразил, что не стоит тянуть за кончик этого бикфордова шнура. Противоречивые свидетельства Кругликовой легко списать на неустойчивую детскую психику, приплюсовать материнский инстинкт ее родительницы и сделать вид, что ничего не было, а вот когда уважаемый и уравновешенный шофер начнет каяться, тут уже не останется ничего другого, как направить частное определение в прокуратуру, чтобы разобрались там со следователем-фальсификатором.

Сдержанность Бабкина, кстати, доказывает, что он в курсе истинного положения дел. Добросовестно заблуждающийся гособвинитель сейчас исходил бы на пену, а этот нет. Знает, что в ближнем бою против правды шансов нет.

В зале стояла тягостная тишина. Воскобойников сидел, не шевелясь, смотрел в окно.

Макаров странно, по-глупому улыбнулся, отер лоб трясущейся рукой. Кажется, на долю секунды Ирина увидела в его глазах слезы, а может, показалось.

– Слушайте, полегчало, аж трындец, – сказал Федор Константинович.