Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

Катя остановилась. Все, довольно. Эту прогулку надо прервать. И вернуться. Вроде самое время спросить сейчас Макара – а что ты сказал отцу в тот вечер, из-за чего тот сел играть сарабанду с видом человека, идущего на казнь? Что произошло между вами? И не ты ли после его внезапной смерти получаешь все, все, максимально и по полной?

Но нет, время таким вопросам еще не пришло. Ужасно, если он солжет.

Катя попыталась мягко высвободить свой локоть из его хватки, но Макар удерживал ее, и сам повернул к дому.

На веранде находились Мамонтов и Дроздов. Они смотрели в их сторону. Выражение их лиц было как у статуй. Катя подумала – они чем-то до боли похожи, несмотря на то, что Иван Аркадьевич значительно старше, но все равно – они словно братья. Это выражение – отстраненное, отрешенное, бесстрастное и такое ложное, чисто мужское, напускное. А под ним-то…

– В моем доме вы можете делать все, что нужно, все, что пожелаете, – громко объявил Макар. – Беседуйте. Никаких запретных тем о домашних делах. Если надо, распахнем все сейфы, откроем все файлы, все, что вы потребуете для расследования. Если возникнут вопросы или недопонимание со стороны домашних – обращайтесь лично ко мне. Ну, не смею больше вам мешать делать вашу работу.

Он отпустил Катин локоть, повернулся и зашагал прочь от дома. На ходу сдернул с себя мокрую от пота футболку, подставляя рельефный торс холодному ветру. Футболку королевским жестом швырнул через плечо на дорожку. Запрокинул голову, выпивая дары Вакха из термокружки, словно из амфоры. А затем с места рванул к озеру.

Послышался топот его шагов… вот он побежал…

Катя увидела, что из-за стеклянных дверей спортзала на нее смотрит Меланья. На веранде, проходя мимо Мамонтова и Дроздова – те вежливо, молча посторонились, пропуская ее в дом, – Катя снова оглянулась. Меланья, в желтом спортивном костюме от Гуччи и золотых кроссовках, вышла на улицу, добрела до того места, где валялась скомканная футболка ее мужа. И подняла ее, отряхнув от прилипшего гравия.

Иван Аркадьевич Дроздов, хромая, привел их по коридору в библиотеку – большую сумрачную комнату, сплошь уставленную стеллажами с книгами в помпезных золотых переплетах. У окна столик на колесах с графинами и бокалами – есть что выпить. В углу – большой круглый стол, вокруг него кожаные кресла с подлокотниками. На столе – шахматы. Неоконченная партия. Книги, книги и несколько гравюр.

Катя, проходя мимо стола, обратила внимание на одну гравюру.

– «Чтение Положения 19 февраля 1861 года». Издание Кнебеля», редкость, – сказал ей Дроздов. – Народ слушает про отмену крепостного права. Савва эту гравюру купил недавно. Хотел в багет оформить и сыну подарить на день рождения. Но затем решил сделать ему другой подарок.

Они с Мамонтовым не сели до тех пор, пока не уселась в кресло Катя. Дроздов расположился напротив нее, а Мамонтов поодаль.

– Вы нам на семинаре лекцию читали девять лет назад, – начал Клавдий Мамонтов. – Самой скорбной своей миссией телохранитель считает сопровождение тела шефа до морга.

– Вы свою миссию исполнили, насколько я слышал. Помню вас. И шефа вашего прежнего. На Питерском экономическом форуме все выступал – такой говорун, столько идей, завидный оптимизм. И как все печально закончилось – выстрелом из ружья в голову. Не уберегли шефа, коллега. А теперь, значит, на страховой фонд работаете?

Катя отметила – голос у Дроздова негромкий. Ну, такому нет нужды голос повышать – все и так слушают внимательно. Она старалась не пялиться на его черную повязку на глазу. Дуэлянт… Циклоп…

Дроздовский марш…

Почти вальсовые тихие ноты вначале, а дальше пряная гулкая звучная медь духовых инструментов… мощь, сила, печаль. Доблесть и безысходность, долг и… что еще, кроме долга? Эти белые, дроздовцы, они же все погибли, а часть дроздовского марша стала песней красных «По долинам и по взгорьям».

– Так точно, работаю на страховой фонд, Иван Аркадьевич, – отвечая на вопрос, проговорил Мамонтов.

– Я еще удивлялся, когда ваш табель смотрел послужной: папа – профессор РГГУ, такая семья известная интеллигентная московская, дворянские корни, либеральные взгляды потомственные… и в нашу профессию.

– Я брал пример с вас. Еще в школе Оямы Кекусинкай. Но вы тоже свой печальный долг телохранителя исполнили. И вы не уберегли своего шефа. Я-то на фонд работаю сейчас. А вы… завтра закроют этот дом на озере, продадут с молотка, все разбредутся, куда вы пойдете?

– В бочку, как Диоген, – Циклоп глянул на притихшую Катю. Улыбнулся ей уголком губ. И сделал такой жест рукой – изящный, как у фокусника, словно что-то в воздухе поймал. Раскрыл кулак, предлагая.

На ладони на выбор – леденец в прозрачной обертке и орешки васаби, зелененькие, тоже в прозрачной обертке.

Катя вдруг поняла – ее здесь угощают, это что-то типа ритуала в доме, где отравитель . И Макар с кофе… и Дроздов… если возьмешь подношение, значит, установишь контакт, показывая, что доверяешь и не боишься. Она взяла орешки васаби.

– Спасибо, Иван Аркадьевич, – развернула обертку и сунула все сразу в рот.

Слезы из глаз! Чертов васаби!

Циклоп протянул леденец Мамонтову. И тот принял подношение.

– У всех спрашиваем сначала, – Катя решила прервать их пикировку, – возможно ли такое, что ваш шеф сам покончил с собой?

– Нет. Исключено. Он слишком смерти боялся.

– Значит, убийство. Но вы такой профессионал. Вы просто не можете все это не просчитывать, не обдумывать. У вас ведь наверняка уже есть версии – девять дней прошло с его смерти. Есть подозрения?

Дроздов пожал плечами.

– Поделитесь с нами, – попросила Катя.

– С какой стати?

– Разве вы не хотите, чтобы убийца вашего шефа был пойман?

– Вами? Страховым фондом? И чтобы Макар получил страховку за отца?

– Я думала, что вы с нами захотите сотрудничать, вместе искать убийцу.

– Тот же вопрос – с какой стати?

– Потому что вы здесь особенный, – Катя сказала искренне, что думала. – Вы на других не похожи.

– Не льстите, коллега. Вы красивы и умны, и кое-кто здесь уже взял это на заметку. Но таких, как я, лесть давно уже не берет.

– Он был ваш шеф и ваш друг. Я думала, вы как никто хотите справедливости. Потому что и с вами когда-то поступили несправедливо.

– Против кого я буду вам помогать? Против сына, которого он обожал? Против его невестки, родившей ему любимых внучек? Против его любимой племянницы? Против старой подруги, прошедшей с ним огонь, воду и медные трубы? Против несчастного юродивого, которому он спас жизнь? Против его компаньона, что помогал ему прятать концы в воду и обходить рогатки? Нет, коллега. Исключено.