Татьяна Степанова - Последняя истина, последняя страсть [litres]

Ресницы его затрепетали… Тело его как скала. Как несокрушимый гордый утес. Он наклонился к самым губам Кати…

И резко выпрямился. Отпустил ее.

– Мы с танцами сейчас закончим, ладно?

– Да, конечно. И мне домой пора, Гек.

В его «Гелендвагене» они молчали. Катя отметила – он не спросил адреса, просто повез ее домой. Он многое про нее знает. Как, впрочем, и она теперь про него. И правда, они – одного круга. Одного поля ягоды.

У Катиного дома на Фрунзенской набережной они вышли из машины.

– Спокойной ночи, Катя.

– Гек, берегите себя. Всегда. Везде. Берегите себя!

– А зачем? – Он пытался усмехнуться, но у него не получалось.

– Потому что… если мои слова для вас что-то значат, это мое желание. Я так хочу, Гек!

– Тогда буду стараться. Я тоже хочу вас попросить, Катя. Если вдруг произойдет что-то серьезное… помощь понадобиться… не обращайтесь к тому, кто будет с вами рядом и кого вы сами полюбите… Обратитесь ко мне. Я сделаю все лучше и быстрее. Договорились?

– Да, Гек.

– Ваш номер у меня. И мой – у вас. Я могу сменить десяток номеров, но этот наш канал связи с вами останется неизменным. До тех пор, пока я дышу.

Он взял ее за руку.

– А мой последний вздох – тебе.

Поцеловал в запястье. Прижал ее руку ко лбу. И отпустил.

У подъезда Катя оглянулась – он стоял у машины и смотрел, как она уходит от него.

В подъезде, закрыв дверь, Катя разрыдалась.

Не могла показать ему там, как она жалеет его.

Как жалеет… Но ничем не может ему помочь.

Ветер с океана принес запах соли и аромат цветов тропического сада, окружавшего самую знаменитую виллу Мадагаскара Гибискус. Фима Кляпов повернул голову и взглянул на свою жену.

Герда сидела в подушках их пышной брачной постели в колониальном стиле – с пологом из москитной сетки. Ее согнутые ноги упирались в мужественно волосатый обнаженный торс Фимы Кляпова, лежавшего рядом, переполненного блаженством и умиротворением.

– Все равно не смогу это носить. Хотя прикольно.

На левой лодыжке Герды – бриллиантовый браслет. Фима Кляпов только что надел его и застегнул на ножке своей строптивой обожаемой жены.

– Как это носить? Под брюками? Но ты брюки ненавидишь, хочешь, чтобы я платья носила и юбки.

– Я тебе ногу забинтую, когда к своим пойдешь в комитет или к журналистам. Скажешь – травма. И только мы с тобой знать будем. – Фима Кляпов взял в ладони крохотную ступню жены и поцеловал возле пальцев.

Славное море священный Байкал! Славный корабль омулевая бочка!!!

Из парка, окружающего виллу «Гибискус», грянул «Байкал», как некогда из камер маленького отдела полиции Староказарменска. Пели в этот раз не арестанты, а упившиеся шампанским и объевшиеся барбекю члены выездной комиссии столичного ЗАГСа, коих в полном составе привез на далекий солнечный африканский Мадагаскар на зафрахтованном бизнес-джете Фима Кляпов, чтобы сыграть с Гердой на острове свадьбу после своего освобождения из староказарменских «застенков».

Горная стража меня не поймала! В дебрях не тронул прожорливый зверь!

Члены выездной комиссии ЗАГСа пели нестройно, но самозабвенно.

Фима Кляпов с Гердой, с Ирочкой и ее новой няней-гувернанткой, с выездным ЗАГСом, с охранниками прилетели на Мадагаскар в полной тайне в пятом часу утра. Герда лишь успела переодеться в свадебное платье, и в семь утра по местному времени они официально расписались, став мужем и женой. За свадебным столом вместе со всеми посидели не более получаса. А затем Фима Кляпов забрал свою жену – как тот самый приз, о котором грезил. И закрыл двери колониальной спальни.

И вот – закат. Прекрасный нежный алый тропический закат над океаном, над частным пляжем виллы «Гибискус», занимающим лучшую часть знаменитого берега Амбатолоака.

– Я никогда раньше ничего подобного не испытывала, – сказала Герда. – Спасибо тебе.

Фима Кляпов взял ее руку в свою и прижал хрупкую ладонь к губам.

– И как у нас все будет? – Герда смотрела на него.

– Как ни у кого до нас, – пообещал ей Фима Кляпов.

Он был влюблен в свою жену, он был наполнен ею до краев.

– Хочу тебе сказать то, о чем ты думаешь, но не говоришь. – она наклонилась к нему близко-близко. – О том, чего ты так хочешь… о ребенке… так вот – я не буду предохраняться. У нас не так много времени в запасе. Мне уже тридцать четыре, и ты не мальчик… так что… все будет сейчас, а не потом. Ну, если звезды сойдутся.

Он рывком повернулся, хотел ее обнять. Он не мог говорить, мог лишь целовать ее. Подумал – за одно это намерение «не предохраняться» осыплет ее алмазами с ног до головы, вот дай только отбить у исламистов в Конго ту алмазную шахту…

– Фима, ванна горячая готова, остынет. – Она выскользнула из его рук. – Я и не думала, что столько времени уже, мы счет потеряли и… Будь умницей, держи себя в руках.

Она встала, накинула белую льняную тунику. Фима Кляпов тоже поднялся с брачного ложа.

– Пойду, посмотрю, как там Солнышко с новой гувернанткой, – объявил он Герде.

Надев по старой привычке коммандос армейские штаны карго без белья, натянув футболку хаки, он вышел на большую колониальную веранду. На плетеном кресле трезвонил спутниковый телефон. Фима Кляпов глянул на количество звонков на дисплее и решил ответить.

– Фима! Наконец-то! Где ты? Что с тобой! Тут тебя вторые сутки с собаками все ищут! Журналисты, мы – все твои сотрудники, сверху звонят сам знаешь кто! – в телефон кричал испуганный, взволнованный Эпштейн. – Сказали, что ты на Реюньоне на самолете разбился! Фима, ты где?!

– Я в раю, Эпштейн.

Патриот Абрамыч придушенно ахнул.

– Я счастлив, Эпштейн. Я женился.

– На ней? – Патриот Абрамыч снова ахнул. – Ой, Фима… Фима…

– Моя обожаемая жена. Моя жизнь. Мое все, Эпштейн.

– Оххх! А как же теперь все? Как же это самое – бизнес? А мы как?

– Я тебе премию выписал за ударный труд, за словесность. Но ищу другую работу, друг.

– Ты что, все закрываешь? Хоть мне скажи – где ты?

– Ну, райское место – хром, золото, ваниль. И сапфировые шахты.

– А, понял. – Эпштейн был озадачен. – И не вернешься?

– У меня медовый месяц. Долгий. Может, год, может, два.

Выключив спутниковый телефон, Фима Кляпов прошел через сад прямо к пляжу виллы. Четырехлетняя Ирочка и ее няня-гувернантка коротали время каждый по-своему. Ирочка сидела на песке и копала совком ямку. Гувернантка – старая дева, в прошлом учительница французского в знаменитой гимназии на Старом Арбате, ныне семидесятилетняя пенсионерка, не бывавшая ни разу в жизни не только на Мадагаскаре в Африке, но и вообще нигде за границей, распластавшись в шезлонге, то и дело украдкой щипала себя за запястье – уж не сон ли это все вокруг нее? И пляж с песком медового цвета? И закатное солнце, садящееся в океан, и маленькие волны, накатывающее на берег? И гнутые стволы пальм, нависающие так низко, словно вот-вот упадут? И эти тропические бабочки Мадагаскара? И лемуры в парке, что орали все утро и лишь теперь угомонились? И эта вилла «Гибискус», утопающая в зелени, словно сошедшая со страниц романов Луи Буссенара?