Сергей Жоголь - Имитатор

— Покровит и перестанет. Не боись.

Птицын продолжил чтение, Антон прошёл в самый угол и опустился на кожаный диванчик. Когда прошло несколько минут, он не выдержал и спросил:

— А что за поручение? Неужели Кастет нарисовался? Мне Воронцов сказал, что вы Лыскину арестовали. Чего поёт?

Птицын хмыкнул, послюнявил палец и перевернул страничку толстенного дела, которое лежало перед ним.

— Про Пашу забудь — им теперь корниловские занимаются. Я ему все дела уже передал, а нам вот наш отец-начальник новое дельце подкинул.

Антон аж подскочил.

— Да ладно вам, товарищ капитан… шуточки у вас, знаете ли! Мы же эту гниду столько пасли, а теперь в сторону?

— По этому вопросу не ко мне, а вот… — Птицын указал на лысенького незнакомца.

Старается выглядеть беззаботно, а кулачки-то сжал! Антон недоумевал. Видит, что недоволен его начальник таким поворотом. Оно и понятно.

— Это вовсе не шуточки, Антон Юрьевич, — наконец заговорил незнакомец. — Вашему отделу поручено выполнение особо секретного задания, поэтому про Кастета и его дружков на время забудьте.

Антон посмотрел на Птицына.

— Это наш гость из Москвы, а точнее — не просто гость, а наш новый непосредственный начальник, — продолжал тот. — Кирилл Петрович Фирсов, первый отдел НКВД СССР.

Толстяк замахал руками.

— Что вы… Какое там «начальник»! Просто куратор данного мероприятия, и не более того. Руководить всем будет, конечно же, Владимир Иванович — у него связи, знание, опыт, — а я уж так…

Антон нахмурил брови, судорожно восстанавливая знания, полученные в школе милиции. Первый отдел, если память ему не изменяет, занимается обеспечением безопасности членов партии и правительства. При чём тут тогда куйбышевская милиция?

— Мы что, теперь охраной больших шишек из Москвы заниматься будем? Почему мы?

Гость из Москвы тихонько рассмеялся забавным смешком, напоминающим тихое похрюкивание.

— Не переживайте, Антон Юрьевич, — сказал москвич. — Просто, поскольку дело важное, к его выполнению привлечены разные подразделения. Тут такое дело… замешана немецкая разведка. Понимаете?

— Во-во, тут всё очень серьёзно! — язвительно вставил Птицын, наконец-то оторвавшись от бумаг. — Мы же здесь так, мелочёвкой промышляем, а тут настоящие диверсанты нагрянуть должны! Откуда только они здесь возьмутся, в такой дали от линии фронта? У нас же противовоздушная оборона слабенькая — сплошные дыры! Вот немцы про то узнали и к нам в Куйбышев заявиться решили. Так что вот тебе, Антошка, шанс отличиться!

Московский гость, точно не заметив иронии в словах Птицына, продолжал:

— По этому делу в Самару направлена целая группа лиц. Моя задача — наладить взаимодействие с вашим управлением и использовать все возможные средства для поимки немецких диверсантов.

Антон встал. Если москвич не шутит насчёт разоблачения и поимки — это же действительно хорошая возможность отличиться!

— А вы, товарищ… — обратился к москвичу Антон, — простите, позабыл, какое у вас звание.

Гость махнул рукой.

— Да полно вам, Антон Юрьевич, давайте без этих формальностей! Зовут меня Фирсов Кирилл Петрович. Легко запомнить: как помещика Троекурова? Пушкина, надеюсь, читали?

— Читал- и «Дубровского», и «Капитанскую дочку».

Антон подошёл ближе к столу и спросил с запалом:

— А что нам нужно будет делать? Какое будет для меня поручение?

— Сядьте, товарищ Трефилов, — усмехнулся Птицын.

— Разошёлся! Сейчас пойдёшь к своему ухарю с базара и дашь ему вот эти фото. Это самый главный фриц, его найти нужно. Васин и Корниенко уже работают, Стёпа Кравец, разумеется, тоже в деле. Только ты один у нас пока прохлаждаешься.

— Не по своей воле, — процедил Антон.

Он взял лежавшие на столе фотографии — на них был изображён мужчина в строгом тёмном костюме. Птицын захлопнул папку и убрал в сейф.

— А вам, Кирилла Петрович, неплохо бы знать, что город наш называется Куйбышевом! Куйбышев — не Самара! Ещё в тридцать пятом переименовали. — Птицын подошёл к окну, приоткрыл форточку и полез за папиросами. Когда он выпустил первый клуб дыма, он обернулся. — Ты ещё здесь, Трефилов?

Антон сунул снимки за пазуху и вышел из кабинета. Он спустился по лестнице и вышел из здания. В курилке сидело несколько сотрудников. Антон узнал их: двое из дежурки, третий — следователь. Веры Полянской среди них не было. Антон вздохнул и с поникшей головой побрёл на трамвайную остановку.

Антона переполняли противоречивые чувства. С одной стороны, он теперь принимает участие в поиске самых настоящих немецких диверсантов (не об этом ли он мечтал, стремясь попасть на фронт, чтобы вести настоящую борьбу с настоящим врагом?), а с другой, он понимал, что им придётся бросить начатое дело, не доведя его до конца. Если корниловские поймают Пашу, вся слава достанется им, да и поймают ли вообще? Смущало Антона и отношение к происходящему Птицына. Вон он как шипел, да на москвича всё время косился! Оно и не мудрено: под контролем такого чудика работать — не самое приятное дело. С такими мыслями Антон добирался до улицы Фрунзе; дорога заняла почти час. О Вере Полянской он старался больше не думать.

Когда трамвай свернул на Пионерскую, Антон прямо на ходу соскочил с подножки и двинулся в сторону общественных бань. Ветер крепчал, и ноябрьский морозец слегка прихватывал уши, забирался под воротник. Антон шмыгал носом, то и дело тёр вязаной перчаткой слезящиеся от ветра глаза. Щёки его раскраснелись, Антон облизывал обветрившиеся губы. Где-то там глубоко в душе молодой опер жалел, что оделся слишком легко: надел кожаную куртку вместо ватника, а вместо ушанки — фуражку с длинным выгнутым козырьком. Накануне тётя Зина связала ему толстый шарф из козьей шерсти, но Антон так ни разу его и не надел. В этом шарфе он больше походил на бедолагу из сиротского приюта на улице Крайней, а никак не на лейтенанта уголовного розыска. Антон кутался в воротник, одновременно придерживая рукой подмышечную кобуру, в которой лежал недавно полученный в оружейке табельный наган.

Птицын частенько ругал Антона за то, что тот одевается слишком броско. «Настоящий опер должен выглядеть скромно, быть незаметным как мышь, — говорил начальник, — а ты рядишься как сенегальский попка! Сколько раз тебе говорить: подогни крылышки и не отсвечивай!» Но Антон упорно не желал носить ватник, а меховым шапкам и толстым кепкам всегда предпочитал лёгкие фуражки армейского образца.

Уже порядком закоченевший Антон подходил к барахолке, на которой надеялся отыскать своего единственного пока что осведомителя — Игорька Савина.

Игорь Савин носил забавную кличку Кружечка. Видимо, так его прозвали из-за того, что когда-то, ещё мальцом, стоял он у торговых рядов на Троицком рынке с алюминиевой кружкой, жалобно завывал протяжные песняки и просил милостыню. Но потом Игорёк подрос. Вместе с двумя приятелями как-то он был взят с поличным на квартирной краже. Игорька взяли не на самой квартире. Он просто стоял на шухере и при появлении милиции принялся орать на чём свет стоит, предупреждая своих. Тем не менее гражданин Савин мог получить за сие деяние реальный срок, но, не имея никаких документов, он стал уверять милиционеров, что он малолетка. Игорёк напирал на жалость и плакался, ещё говорил, что он сирота. Для своих лет Игорёк был рослым и крепким парнем, и по законам военного времени никто бы с ним церемониться не стал. Однако Антон Трефилов, тогда ещё младший лейтенант, пожалел бедолагу. Он не поленился и отправил запрос в Саратовский детский дом, откуда получил ответ, подтверждающий, что Игорь Савин действительно когда-то был воспитанником дома-интерната, и ему на момент совершения преступления действительно было тринадцать лет.