Сергей Жоголь - Имитатор

— Она моя приёмная дочь.

— Тем более, ведь лишившиеся близких дети редко испытывают привязанность к своим приёмным родителям. Так что вам есть ради чего жить, а снова проявить себя вы ещё успеете. Простите. — Фирсов посмотрел на часы. — Я вас покидаю. Подумайте над моими словами. Почему-то мне кажется, что нам с вами ещё предстоят великие дела, и ещё… Я знаю, что у вас есть некая тайна, о которой вы предпочитаете никому не рассказывать.

— Вы это о чём? — Птицын почувствовал, как его лоб начал холодеть.

— Я говорю о вашей маленькой слабости. Вы ведь панически боитесь крови, не так ли?

— Кто вам это… Но откуда вы про это знаете?

Фирсов беззлобно улыбнулся и прошептал Птицыну в самое ухо:

— Вы наводили обо мне справки, а я просто за вами наблюдал. Это ведь наша с вами работа — знать всё и обо всех. Но не волнуйтесь, я буду об этом молчать. Тем более что это меня в вас особенно восхищает.

— Вас восхищает то, что я боюсь крови?

Фирсов перестал улыбаться и сказал с совершенно серьёзным лицом:

— Меня восхищает не ваш страх, а то, как вы его преодолеваете. Мне кажется, что на вашем месте любой человек, страдающий гемофобией, давным-давно сменил бы род занятий. Вы же продолжаете делать своё дело и делаете это хорошо.

— Разрешите составить компанию? — раздался тоненький голосок.

Птицын оторвался от дум и увидел подходившую к курилке Веру Полянскую.

— Что-то ты, девочка моя, в последнее время много дымить стала.

Вера возмутилась:

— А вы на себя-то глядели? Вон уже третью в пальцах вертите: каждые пять минут по сигарете! Так что это ещё как посмотреть, кто из нас больше курит!

Птицын хохотнул:

— Так ты что же, следила за мной, раз так точно знаешь, сколько и с какой скоростью я курю?

— Вот ещё — буду я за вами следить! А определить, сколько вы курите, нетрудно. — Вера усмехнулась и стала пояснять: — Ровно десять минут назад я в окошко смотрела — видела, как дворничиха из урны мусор выгребала. Тогда вас тут, в курилке, ещё не было, зато двое водителей сидели. Теперь в урне лежат четыре окурка. Два водителя — два окурка, а значит, ещё два ваши. А теперь вы вон ещё одну папиросу в руке держите.

— А может, это водители по две выкурили! — Птицын фыркнул. — Или сюда ещё кто заходил. Или, может, эта папироса, что у меня в руке, — первая! Что, об этом ты не подумала?

Вера подняла палец вверх и торжественно изрекла:

— Вы, товарищ капитан, мундштук всегда длинной гармошкой сминаете. Из четырёх папирос две «гармошки» — а значит, не было здесь никого, кроме тех двоих. Вот и выходит, что за каждые пять минут по папиросе. Так что, я всё-таки присяду?

— Детективов начиталась! — буркнул Птицын.

Девушка села напротив, поднесла папиросу ко рту и вопросительно посмотрела на капитана:

— Что, и прикурить не дадите?

Птицын фыркнул, достал из кармана спички и бросил коробок Вере. Поймав его на лету, девушка процедила:

— Спасибо! Вы сама любезность!

Теперь Птицын разозлился уже не на шутку.

— Знаешь что!., в окошко она смотрела… А вот скажи мне: почему ты в окна пялишься, вместо того чтобы работать? Дел нет? Напросилась ко мне в группу, а теперь бездельничаешь! Тебя, что же, Фирсов не озадачил?

Вера изобразила недоумение и отвернулась.

— Вообще-то, теперь именно вы мой начальник, и вы, помнится, меня ещё ни разу ничем не озадачили.

— Потому и не озадачил, что толку от тебя никакого. Я же, если помнишь, не хотел тебя в группу брать, а ты взяла и напросилась. Так что пусть тебе Фирсов работу даёт, если считает, что от тебя хоть какой-то толк будет. Мне ты не нужна, так что кури и проваливай!

Вера вытянулась струной.

— Что значит «толку никакого»? Всё, что Кирилл Петрович мне делать велит, я делаю в срок. Ещё, помимо этого, успеваю к Кривову ходить. Я там у него в тире стрелять учусь, а то, что детективы читаю, — так разве это плохо?

— Тебе не стрелять учиться, а стирать да кашу варить учиться нужно, — назидательно заметил Птицын, — да ещё детей нянчить. Вот бабы — лезут, куда их не зовут, а потом расхлёбывай за ними! Ишь ты, детективом себя возомнила! Кури быстрей и проваливай, а то думать мешаешь!

Вера вскочила, топнула ногой.

— Стирать да кашу варить — так всё это я умею, а чтобы детей заиметь — так для этого мужик нужен. Где ж его взять, когда все нормальные мужики на фронт ушли? А здесь остались только те, кому Родину защищать неохота… — Вера осеклась, поняв, что сказала лишнее, и пояснила: — Я это… Я не вас имела в виду. Вы же у нас нормальный… вы настоящий, просто…

— Что просто?! — Птицын тоже вскочил и скомкал папиросу. — Просто валится у тебя в последнее время всё из рук, капитан Птицын! Так уж и говори! Янчина не сберёг, Кастета без тебя поймали, даже шпионов немецких тебя ловить не взяли! Ты это ведь хотела сказать?

— Владимир Иванович, миленький, я же не хотела… вы же знаете, как я к вам отношусь. Вы же для меня всё! А то, что вас на задержание не взяли, — так что с того? Правильно это, не наше это дело. Наше дело — по преступному следу идти.

Птицын махнул рукой и двинулся в сторону крыльца, оставляя Веру наедине вместе с её внезапным раскаянием. «Ещё одна утешительница! Может, и впрямь на фронт попроситься — вот кое-кто в Управлении обрадуется, когда мня не станет!»

Он не успел подняться на крыльцо, как услышал позади себя глухое урчание мотора. Обернулся — к зданию Управления подъезжал незнакомый Птицыну легковой автомобиль. Машина остановилась у тротуара, и из неё вышел Фирсов. Птицын застыл в полнейшем напряжении.

— Владимир Иванович! — Фирсов сразу же увидел Птицына. — Как хорошо, что вы здесь! Нужно поговорить. Давайте здесь, на улочке, если не возражаете. Может, пройдём вон туда?

Фирсов указал на курилку. Они прошли и сели. Птицын бросил недобрый взгляд на Полянскую, но та, похоже, вовсе и не думала уходить.

— Идите к себе, товарищ сержант, — тихо приказал Птицын.

— Останьтесь, Вера. Вы очень сообразительная девушка, так что лишняя голова нам сейчас не помешает.

Вера бросила на Птицына полный ликования взгляд и села на край скамьи.

— Как всё прошло? Вы поймали диверсантов? — спросил Птицын, в душе понимая, что сам не знает, какой ответ его порадует.

— Всё пошло не так с первой минуты. Всё странно, очень странно. — Фирсов будто бы разговаривал сам с собой.

— Так было нападение на склады или нет? Говорите же! — взмолилась Вера.

Птицын хранил молчание, глядя, как уезжает машина, доставившая москвича. Тот надул щёки, потёр подбородок и уставился в пустоту. Наконец он заговорил: